Джек Лондон: Одиночное плавание - [8]

Позднее, уже взрослым, Джек Лондон вспоминал: «Жизнь на ранчо казалась мне ужасно скучной…»[20] И еще говорил об одиночестве и неприкаянности среди узлов, пакетов и коробок. Похоже, что ребенку было не только одиноко, но и страшно оставаться одному в пустом доме, заваленном нераспакованными вещами.

Нельзя не сказать еще об одном эпизоде, относящемся к данному периоду времени. Эпизоде неприятном, к тому же, вероятно, изрядно напугавшем мальчишку. Речь о самом первом знакомстве будущего писателя с алкоголем и его воздействием. Об этом рассказывается в автобиографическом романе «Джон Ячменное Зерно»[21] (1913):

«Мне было пять лет. День был жаркий, мой отец пахал в поле за полмили от дома. Меня послали отнести ему пива. “Да смотри, не расплескай по дороге!” — наказали мне на прощание. Пиво было, помнится, в деревянном ведерке с широким верхом и без крышки. Я нес его и плескал себе на ноги. Я шел и размышлял: почему это пиво считается такой драгоценностью? Небось, вкусно! А то почему мне не велят его пить? Ведь всё, что родители запрещают, всегда очень вкусно. Значит, и пиво тоже. Уж эти взрослые понимают, что к чему! А тут, как назло, полное ведро. Пиво выливается мне на ноги и на землю. Чего же зря добру пропадать? Никто не узнает, пролил я или выпил? Я был так мал, что пришлось сесть и поставить ведерко себе на колени, чтобы отхлебнуть. Сперва я лизнул пену. Бог ты мой! Где же этот дивный вкус? Значит, не в пене, уж слишком она противная. Тут я вспомнил, что взрослые ее сдувают и только потом пьют. Я сунул нос в ведро и принялся лакать густую жидкость. Ну и дрянь же! Все-таки я пил. Не может быть, чтобы взрослые так ошибались! Трудно сказать, сколько я выпил тогда: я был карапуз, а ведро казалось огромным, а я все хлебал, не отрываясь, погрузив лицо по самые уши в пену. Но глотал я, признаться, как лекарство: меня тошнило и хотелось скорее покончить с этим мучением. Наконец я встал, передергиваясь от отвращения, и пошел дальше. Наверное, после все же будет приятно, думал я. По пути я прикладывался к ведерку еще несколько раз и вдруг заметил, что там изрядно недостает. Но я вспомнил, что пиво размешивают, и, схватив палочку, принялся мешать, пока пена не вздулась до краев. Отец ничего не заметил. Ему очень хотелось пить, и, быстро осушив ведерко, он снова взялся за плуг. Я попробовал пойти рядом, но, сделав несколько шагов, упал под лошадь, едва не напоровшись на стальной лемех. Отец так резко осадил назад, что лошади едва не растоптали меня. Потом отец рассказывал, что я был на волосок от гибели. Смутно помню, как он нес меня на край поля, где росли деревья, и все передо мной качалось и ходило ходуном. Меня страшно тошнило и мучил страх, что я совершил дурной поступок. Я проспал под деревьями до вечера. На закате отец разбудил меня, и, с трудом поднявшись, я побрел за ним. Я был еле жив: ноги казались свинцовыми, резало в животе, к горлу подступала тошнота. Я чувствовал себя отравленным. Собственно говоря, это и было самое настоящее отравление»[22].

Оба эпизода относятся к самым первым месяцам пребывания мальчика на ранчо. Похоже на то, что это было не самое лучшее время в его жизни.

В 1882 году Джонни исполнилось шесть лет, и он пошел в школу.

Элиза вспоминала: учиться ее брат отправился с удовольствием и в школу ходил с интересом. Прежде всего потому, что в школу он пошел подготовленным — читать и писать уже умел. Благодарить за это нужно мать. У Флоры при всех странностях характера, «прохладном» отношении к материнству, непоследовательности и прочем «социальные инстинкты» работали. Ценность образования она признавала и полагала само собой разумеющимся, что сын ее должен и будет учиться. Пусть без системы — под настроение, урывками — с ребенком она занималась и первым знакомством с печатным словом и навыками письма он обязан, конечно, ей[23]. Не испытал мальчик и естественного для его возраста «социального шока». Школа была ему хорошо знакома: еще в Окленде, четырехлетним, он на протяжении по крайней мере нескольких месяцев сопровождал в школу (разумеется, вынужденно) свою старшую сестру. Вот что по этому поводу пишет Ирвинг Стоун: «<Элиза> стала ходить в школу с ним вместе, иначе ей пришлось бы сидеть дома. Она объяснила учительнице, почему ей приходится приводить братишку с собой. Та поставила для него около кафедры деревянный ящик и давала малышу книжки с картинками, которые он сосредоточенно рассматривал, сидя за ящиком, как за партой. На школьном дворе мальчуган наслаждался, играя с детьми; Элизе часто перепадало от девочек то яблоко, то какое-нибудь украшение, только бы она разрешила Джеку посидеть с ними»[24].

Думается, выразительные детали («деревянный ящик около кафедры», «яблоки» и «украшения», желание девочек «посидеть» с ребенком — во время урока?) известный мастер биографического жанра, скорее всего, дофантази-ровал, но сам факт вынужденной (но, наверное, занимательной для ребенка) адаптации к школе бесспорен.

Несмотря на то что учиться он ходил с удовольствием и в школе, видимо, преуспевал, сведений о том, кто, как и чему его там учил, с кем он учился, — не сохранилось. Более связные воспоминания — о другой школе, где Джонни учился в следующем году. Эта школа находилась на другой стороне залива, в поселке под названием Сан-Матео, в десятке миль к юго-востоку от Сан-Франциско.