Джек-Брильянт: Печальная история гангстера - [85]

— Мне тоже.

— Да и прокатиться охота, — сказал Джек. — А то мне последнее время что-то все осточертело.

— Какое совпадение.

Тут подъехал Хьюберт, и мы направились в Трою, на пивоварню Стелла, где заправляли знающие в пиве толк голландцы, с которыми Джек имел дело уже не первый год. Однако в данном случае приобретение и доставка пива Джеку лавров не прибавляли: покупать пиво самому и развозить его на взятом напрокат грузовике было ударом по его престижу. Оправдывался он тем, что «оказывал Барахлу услугу». «Поставщик в Олбани припер его к стене. Вот ему и приходится пиво брать». В действительности все было совсем иначе: Джек попросил у Барахольщика взаймы, а тот предложил ему взамен сделку: Барахольщик покупает пиво по цене Джека, хотя оно ему и не нужно, в результате чего Джек получает прибыль, а Барахольщик, во-первых, не дает Джеку взаймы наличные, которые могут и не вернуться, а во-вторых, не выбрасывает деньги на ветер, вкладывает их в какой-никакой товар.

Мы выехали на Бродвей и покатили по Северному Олбани. Места моего детства: Эмметт, Олбани, Мохок, Джинесси, Эри, а вот и парк перед церковью Сердца Христова на пересечении Уолтер-стрит и Норт-Секонд-стрит — ради одного этого стоило поехать. С замиранием сердца я вспоминал, как здесь, вон на той лавочке, незадолго до смерти сидел мой отец: крупные, выдающиеся вперед зубы — оскал, точно у мертвеца; мозг почти такой же белый, как волосы; сидит и смотрит на троллейбусы, что ходят в Трою и обратно. Я попытался представить себе, что бы сказал этот человек, который за всю свою жизнь не украл и пяти центов, если б знал, что его сын находится на зарплате у такого, как Джек… Подобные размышления, понятно, говорят гораздо больше обо мне самом, чем о старике.

В молодости, да и в зрелые годы отец религиозным человеком не был. По привычке на Пасху он ел яйца и стоял всенощную, исполнял Заповеди, но нередко утреннюю воскресную службу просыпал. В последние годы жизни, однако, он стал ходить в церковь каждый день и даже помогал священнику, если опаздывал мальчик, прислуживающий в алтаре. Я давно уже пытаюсь уговорить себя, что его старческая набожность объясняется не просто примитивным страхом загробной жизни, — ведь отец был личностью, преподавателем латыни, образованным человеком, который назвал меня в честь своего любимого стоика.[72]

Вспоминая в эти минуты отца, я подумал и о Джеке, который тоже постоянно перебирал четки; подумал о том, что, давно перестав быть верующим, я тем не менее почему-то продолжал читать Фому Аквинского, — и пришел к выводу, что мы, все трое, стали жертвами религиозной сумятицы; как Джек, ходивший в церковь святой Анны, так и мы с отцом, посещавшие церковь Сердца Христова, были продуктами пугливого ирландского религиозного сознания с его страхом пустоты, стремлением что-то найти, обрести.

Поэтому, когда мы проехали церковь Сердца Христова, я взглянул на Джека и сказал:

— Мой отец в старости сиживал в этом парке, смотрел отсюда на мир.

Джек повернул голову в сторону парка и улыбнулся. Желтая, как у моего отца, кожа, выдающиеся вперед зубы… И тут вдруг я понял, что их обоих волновало. Я понял: и тот, и другой все свои надежды связывали с завтрашним днем. Они оба всегда смотрели в будущее и не видели настоящего.

Мы заехали в гараж (он находился в Трое, на Четвертой улице) за грузовиком, который Джек взял напрокат у парня по имени Керли — одно время Керли работал у Джека шофером. Теперь у Керли было собственное дело, и десятки грузовиков неустанно катили по дорогам страны, дабы удовлетворить потребность населения в безалкогольных напитках. Хьюберт взял ключи от нашего грузовика, выгнал его из гаража и подъехал к тут же находившейся бензоколонке, где нас заправил какой-то парень в комбинезоне.

— Кекс сегодня возьмешь, Брильянт? — спросил Джека парень.

— Можно, — ответил Джек и протянул парню десятку.

Залив бак с верхом, парень перебежал улицу, зашел в магазинчик и вернулся с тремя завернутыми в целлофан кексами и открытой бутылкой шипучки. Джек съел кекс и, чтобы доставить удовольствие парнишке, который не отходил от него ни на шаг, отхлебнул прямо из бутылки.

— Думаешь, если подашь апелляцию, выиграешь дело, Брильянт?

— Как нечего делать, парень. Против меня лучше не ставь.

Мальчишка — веснушчатый, с большими, как у всех ирландцев, зубами и с хохолком, с которым парикмахер справиться был явно не в силах, — засмеялся и сказал:

— Против тебя ставить?! Тоже скажешь.

— Слушай, парень, — сказал Джек, и я услышал то же, что годы спустя Кэгни сказал Билли Хэлопу,[73] — ты меня не за того принимаешь. Я долго не протяну. Во мне ведь больше свинца, чем костей. Ходи лучше в школу. Бандитизм — горький хлеб. Среди бандитов героев не бывает.

— Я слышал, ты был на волосок от смерти, — сказал мальчик. — Это правда?

Джек наградил его ослепительной улыбкой:

— Я всю жизнь на волосок от смерти.

— Говорят, тебя тут какие-то люди разыскивают.

— Видишь, даже дети и те в курсе, — подмигнул мне Джек.

— Если они придут сюда, я им ничего не скажу, — заявил мальчик.

— Молодец, — сказал Джек.

— Про автофургон я ничего не сказал.