«Джамп» значит «Прыгай!» - [48]

– Ваалейкум ассалям! Добрый вечер, дорогие мои господа и товарищи, – ответил он на сухой кивок Барского и расплылся в улыбке, озарившей все его лицо. В походке его ощущалась грация, движения невысокой приземистой фигуры были изящными, так что ему могла бы позавидовать и женщина.

– Я весь внимание, господа. Насколько я вижу, вот эти двое господ – наши гм-м… клиенты?

– Тут у нас Рахим… э-э-э… Быр… хыр… мыр… – Трофим украдкой глянув в бумажечку, силясь прочесть по ней.

– Бурхатутдинович, – поправил с улыбкой вошедший. – Можно просто Рахим-ака. По фамилии Шапсуев.

– Вот, так, значит, шеф сказал, что вы способны развязать самый туго завязанный язык.

– Ах, что вы, что вы! – артистично всплеснул руками человечек азиатского типа. – Я всего лишь скромный ученый, кабинетный червь, который положил свою бренную жизнь на алтарь науки. С какого начать? – спросил он как бы между прочим.

– Вот с этого, – Трофим указал на Крюкова.

Шапсуев осмотрел Крюкова с интересом, с каким, должно быть, разводчик экзотической живности осматривает покупаемого им кролика. Крюков уставился на него с нескрываемой ненавистью и что-то замычал из-под пластыря..

– Н-да. Еще тот экземпляр, – с легкой тенью упрека сказал Шапсуев. – Да ведь он стар. И… по-моему, болен. Он ведь не выдержит даже мало-мальски серьезного напряжения.

– Значит пытайте его в шутку, – огрызнулся Саман. – Я вам говорю, этот пердимонокль должен будет выложить нам все, что таит у себя на душе с самого дня рождения.

– Э-эх, молодой человек… – покачал головой Шапсуев. – Человеческий организм – есть тайна за семью печатями. Микрокосм. Для начала положите его на лежанку. Или хотя бы на стол. Руки зафиксируйте. Ноги на ширине плеч. Разденьте его. Разрежьте одежду. Боюсь она ему больше не понадобится.

С чувством жалости, отвращения и легкой гадливости Барский смотрел на то, как Крюков из палача превращается в жертву. Его раздели догола и уложили на обширный кабинетный стол, вблизи от громоздкого монитора. Тело его оказалось бледным, рыхлым, покрытым какими-то пятнами и родинками. Шапсуев с неодобрением поглядел на это тело – полигон для будущих испытаний.

– Ну и тип! Вероятно, психопат, а я бы сказал, они всегда самые трудные, иногда с настоящей страстью к мученичеству, бедные овечки… И к тому же старый и больной. Боже мой, это осложняет дело. – Он вставил в уши наушники стетоскопа и приложил мембрану к груди лежавшего перед ним человека. Услышанное заставило его поморщиться, как от зубной боли. – Вай, аллах! Да ведь у него больное сердце! Физическая боль может оказаться бесполезной и убьет его прежде, чем он скажет хоть слово.

Он огляделся.

– А не могли бы мы спуститься в подвал или переехать в какое-либо более изолированное помещение, чтобы он мог вволю покричать? Крик пациента – это важный морально-психологический фактор, он зачастую подстегивает самого пациента к даче показаний.

– Если дать ему орать здесь, то он перебудит всех соседей, – буркнул Трофим.

– А перевозить его в спорткомплекс через всю Москву – упустим время, – добавил Саман.

– Открой ему рот, только если захочет говорить, – сказал Трофим. – Пойдем покурим, – бросил он Саману. – А ты сиди здесь, поможешь если что, – велел он Бычку.

– И вот так каждый раз, – сокрушенно вздохнул Шапсуев, обращаясь к Барскому, – как только перед тобой замаячит перспектива провести серию опытов, которая наконец-то позволит закончить диссертацию, тут же оказывается, что все куда-то спешат, ни у кого нет времени, плюс еще срочно надо избавляться от пациентов, зачастую куда-то исчезают результаты опытов…

Говоря все это, он раскрыл свой черный объемистый кейс и стал доставать оттуда датчики, какие-то приборы, стоечки с пробирками, несколько различных коробок с ампулами, шприцы…

Готовя эту лабораторию на столе, он болтал без умолку.

– Вот пишут, что американец Бакстон в результате смелых опытов с растениями выяснил, что комнатные растения, испытывающие боль, в состоянии обмениваться электрическими импульсами, это открытие на уровне эпохального, надо же «найден язык растений!» Но кто бы лишь задумался, а на что же способен испытывающий боль организм человека, этот микрокосм, перед которым преклонялись Солон и Аристотель… – Он быстрыми натренированными движениями прилеплял датчики на тело несчастного Крюкова, который содрогался от каждого его прикосновения. – О, тут мы можем подняться до шекспировских высот. Вот он человек разумный, «хомо сапиенс», благоденствующий при своей нормальной температуре и давлении, которые для него заботливо сотворила Мать-Природа. Он дышит аккуратно смешанным коктейлем из нужных ему газов, потребляет правильно сбалансированный корм, попутно в меру удобряя Землю и без меры ее отравляя… Он наслаждается в момент приема пищи, в момент отправления естественных потребностей, в момент продолжения рода, просто видя начало очередного дня. О, человек создан для наслаждений, как птица для полета. И вдруг… ах, крошечный укол!

Крюков неожиданно засучил ногами и напрягся.

– Нет, нет, друг мой, – почти ласково засмеялся Шапсуев, пристально глядя на стрелки своих приборов. – Вы жестоко ошибаетесь, если подумали, что этот укол – всё, чему вы подвергнетесь. Я всего лишь проверяю адекватность ваших реакций. Вгонять иголки под ногти, как практиковали гитлеровские палачи, или как было принято в древнем Китае, расплющивать фаланги больших пальцев специальными тисочками – это… как средневековая астрология по сравнению с нынешней радиоастрономией. Зачем работать грязно, когда уже известен ряд медицинских препаратов, способных вызвать у человека целую гамму самых захватывающих переживаний. Вот, например, этот… – Он вколол в вену Крюкова полный шприц какой-то янтарной жидкости и, пристально поглядев на показания приборов, с удовлетворением закивал головой. Затем он встал и заходил по комнате.