Дзержинский - [33]

— Я очень рад, что именно вы будете членом Варшавского комитета ВРО, — сказал Антонов, — теперь мы будем иметь постоянную поддержку польских социал- демократов, а ВРО очень нуждается и в агитаторах и в литературе.

— Готовить солдат к восстанию — наша общая задача, — скромно отозвался Дзержинский.

— Я как раз хотел поговорить о восстании. Мы ждем со дня на день, что оно вспыхнет в Пулавах.

— Но ведь это преждевременно, другие гарнизоны не готовы! — воскликнул Дзержинский.

— Вероятно, Юзеф, вы правы, — ответил Антонов. — Но события выходят из-под нашего контроля. 71-й Белевский полк еще в феврале отказался подчиниться командованию, солдаты не пошли усмирять рабочих, заявили: «Душителями революции мы не будем». А теперь отказываются выступать на фронт. Это уже бунт. У них нет выхода. Или восстание, или военно-полевые суды, виселица, каторга. Это результат нашей агитации, и мы не можем бросить белевцев на произвол судьбы.

Дзержинский задумался. Вопрос был слишком серьезен.

— Постараемся вам помочь, — наконец сказал он, — но я должен обсудить все это с моими товарищами из Варшавского комитета.

Спустя несколько дней Дзержинский, Барский и Прухляк шли по улицам Пулав. Карманы их брюк и пиджаков оттягивали револьверы.

На базарной площади их ожидали рабочие и крестьяне, съехавшиеся из окрестных сел, чтобы помочь солдатам. Сигналом к выступлению должен был послужить выстрел из окна казармы.

Все трое были в приподнятом, праздничном настроении. Нервы напряжены.

И вдруг они увидели офицера, бегущего им навстречу. Дзержинский сразу узнал в нем знакомого по ВРО.

— Нас предали! — крикнул, поравнявшись с ними, офицер. — Сейчас здесь будут казаки! — И побежал дальше.

Из-за угла улицы послышался дробный цокот копыт. Положение создалось критическое. Во всех губерниях царства Польского было объявлено военное положение. Всем задержанным с оружием в руках угрожал расстрел на месте. Убежать от казаков, мчавшихся галопом, невозможно. Оставался один выход — перемахнуть через забор, пока казаки их не заметили.

Дзержинский подсаживает сначала грузного Барского, затем маленького Прухняка и лишь потом, в последнюю секунду, ободрав о высокий забор колени, перелезает сам. Мимо притаившихся в кустах чужого сада подпольщиков с гиком промчалась казачья сотня.

— Пойду на разведку, а вы меня ждите здесь, — с этими словами Дзержинский полез обратно. На этот раз было легче. С внутренней стороны забора имелись поперечные брусья, ими, как лестницей, и воспользовался Феликс.

— Что бы мы с вами делали, если бы не Юзеф? — сказал Барский.

— Он всегда вот так. Сначала поможет товарищу, а потом уже думает о себе, — отозвался Прухняк.

4

— Я тоже хочу на демонстрацию, — твердила Софья Мушкат накануне 1 мая 1905 года.

— Мало ли что ты хочешь. А партия поручает тебе более важную работу. Будешь помогать товарищу Маньке размножать на гектографе обращение к солдатам, — отрезал Матушевский.

Пришлось подчиниться и с самого раннего утра вместе с Манькой Ашкеназы корпеть над гектографом.

А в это время в Варшаве разыгрались кровавые события.

Социал-демократы призвали рабочий класс Польши и Литвы встретить Первомай мощными политическими демонстрациями. «Этот май, — писалось в листовке, выпущенной Главным правлением СДКПиЛ, — должен быть последним, который нас и наших русских братьев застает в политическом рабстве… Наступает последний бой с самодержавием, и победа уже близка».

Утром 1 Мая рабочий район Воля и прилегающие к нему улицы Холодная, Грибная, Вронья, Сенная, Железная и площадь Витковского были заполнены рабочими. Они строились в колонны и с красными знаменами и социал-демократическими лозунгами двигались к центру города.

Дзержинский и Матушевский ходили от колонны к колонне, беседовали с руководителями и рабочими.

— Ого! Приближается к двадцати тысячам. Такого Варшава еще не видела, — с гордостью говорил Дзержинский, делая пометку в записной книжке.

Колонны уже шли по Иерусалимским аллеям, когда путь им преградили шеренги солдат. Стрелять стали сразу боевыми патронами. И тут же из переулков в конном строю, с шашками наголо бросились на демонстрантов драгуны. Стреляли, рубили саблями, топтали лошадьми безоружных рабочих, их жен, даже детей, которых отцы и матери захватили полюбоваться на мирную демонстрацию.

Командовал кровавой расправой царский офицер-поляк, ротмистр граф Пшездецкий.

А Чарна и Манька продолжали спокойно работать. В своем подвале они не слышали выстрелов. День уже клонился к вечеру, когда Манька сняла с гектографа последнюю листовку.

Чарна, довольная, что поручение выполнено, отправилась домой. На Маршалковской ее встретила тишина. Все лавки и магазины были закрыты, никакого движения. Посреди мостовой валялся опрокинутый трамвайный вагон. Лишь вдали виднелся конный жандармский патруль.

Софья свернула на Иерусалимские аллеи и быстро пошла в сторону Железной улицы в надежде, что там она еще может встретить демонстрантов. И тут у себя под ногами она увидела пятна засохшей крови. Кое-где кровь еще не успела высохнуть и стояла маленькими лужицами.

Софью охватил ужас. Тут были ее товарищи. Что с ними? Всех заслонила фигура Юзефа. Помимо ее воли уже думалось не что с ними, а что с ним.