Дьюри, или Когда арба перевернется - [5]

Время шло своим ходом, ребёнок рос и набирал в весе. А Дьюри чаще посещали мысли, как бы продлить это время, когда малыш всё ещё нуждается в матери, не может жить без неё. Он даже упросил знакомого врача в детской консультации, чтобы тот держал Ицу в некотором страхе за маленького. Но всему на свете приходит конец. Сколько ни пугал врач Ицу, вскоре она почувствовала, что ребёнку больше ничто не угрожает, и в ней нет такой необходимости, как раньше. А врачам по статусу положено несколько сгущать краски. Она чаще стала поглядывать в зеркало, мазаться разными кремами, засиживаться у подруг. А заботы о сыне сваливать на плечи Дьюри и Чиллы. Дьюри несколько раз пытался поговорить с ней, даже пристыдить Ицу, когда она поздно возвращалась домой, но, видя, что это раздражает её, перестал. Никакая работа по дому не была ему в тягость, если Ица была дома, но она чаще и дольше задерживалась у подруг. В такие минуты ненавидел всё, что приходилось делать по хозяйству или для детей, и многое взваливал на Чиллу, нимало не заботясь о том, есть ли у неё время или желание выполнить то, что родители не захотели сделать. В редкие минуты раскаяния Дьюри покупал для Чиллы конфеты, стараясь, чтобы никто не увидел, засовывал их ей в карман и почему-то стеснялся этого. Просто ему было неловко перед дочерью. Между тем Дьюри чувствовал, что и для Чиллы конфеты значили гораздо больше, чем просто конфеты. Получив их, она на мгновение замирала, затем заливалась краской, срывалась с места и исчезала на некоторое время. Он даже не знал, нравятся ли ей конфеты? Стыдно спросить дочку об этом, хотя порой он чувствовал, что они ведут себя как заговорщики. Казалось, им обоим это нравилось. Приятно было сознавать, что у них есть своя тайна, тайна от всех, никто о ней не знает, они не говорили об этом даже друг с другом, так как каждый вкладывал в неё своё понимание. Каждый стеснялся открыться, ведь до этого они совершенно не знали друг друга. Для Чиллы взрослые всегда представляли загадку, а уж тем более её собственный отец. Для него Чилла – ребёнок, ещё ничего не смыслящий в жизни, тем паче в его запутанной жизни. К примеру, что она может понять в его отношениях с Ицей, когда он сам не в силах в этом разобраться. Иногда он готов был её убить, иногда ползать перед ней на коленях, пресмыкаться, делать всё, что она пожелает, совершенно не думая о том неприятном, что он знает о ней. Вот и сейчас – он хорошо чувствовал это – она всё больше и больше отдаляется от него. Он всё больше тянется к ней, а она… она тянется в неизвестное, к неизвестному… И он не в силах её остановить. К счастью, хотя она и пропадает, чуть ли не весь день у подруг, вечером она приходит домой, уставшая, измученная, молчаливая. Дети её раздражают, но пока она на них не кричит. Покрутится полчаса, и ложится спать. Во сне она часто плачет и кого-то о чём-то умоляет, но разобрать или понять, в чём дело, сколько он не старался, никак не мог. Постепенно начал привыкать и к этому, и со временем наступила какая-то успокоенность. Он вдруг почувствовал, что у неё сейчас никого нет. Приходила она домой трезвая, прокуренная. В выражении её лица появилась, помимо усталости, ожесточённость и одновременно растерянность. Дьюри чувствовал, что она живёт другой жизнью, он был согласен, лишь бы ничего не менялось. Он и пить стал меньше, стараясь к вечеру, когда она приходила, быть дома и трезвым. Дьюри прекрасно знал, что если Ица трезвая, то она презирает, ненавидит всех пьющих на земле, но не всегда ему удавалось не попасть в число презираемых Ицей людей. Как и в этот вечер. С утра его что-то мучило, хотя признаков для волнения нет. Утро тёплое, светлое. На бледно-голубом небосклоне ни единого облачка. К двум часам пришла Чилла, вся раскрасневшаяся, потная. Она что-то объясняла ему, но он так обрадовался её приходу, что даже недослушал её речи и заторопился по делам. Дьюри по дороге в трактир зашёл к двум подругам Ицы, но не найдя её там, продолжил свой путь в трактир. К семи часам уже навеселе настолько, что не хотелось идти домой, а хотелось другой жизни, без скандалов, без попоек, жизни чистой, спокойной, красивой, такой жизни, какой у них никогда не было, пришла соседка и сообщила ему, что Ица скончалась в больнице. От столь неожиданного известия он настолько опешил, что не только не поверил, но даже не понял, что ему говорят. Понял только тогда, когда на пороге встала Чилла. Горе, ужас, безысходность были на лице его бедной, заплаканной дочери. Эти чувства настолько явно завладели девочкой, что не увидеть их не мог даже пьяный Дьюри. Он был настолько потрясён её видом, что впервые почувствовал, насколько она любила свою мать, хотя в повседневной жизни он этого и не замечал. И тогда вдруг у него мелькнула мысль: «Вот кто, наверное, меня больше всех любит», – и от одной этой мысли он вдруг начал плакать. Плакал долго, навзрыд и никак не мог успокоиться. Окружающие, сочувствуя его утрате, начали его утешать…

Посередине комнаты на столе лежало тело, покрытое белой материей. У Дьюри задрожали ноги. Комната безлюдна. Дьюри подошёл к столу. Постоял немного, потом приоткрыл лицо дрожащей рукой, замер… Лицо Ицы было спокойно, только чуть белее, чем обычно… Дьюри смотрел на Ицу и не мог оторвать от неё своего взгляда. Он прекрасно знал, что если Ица приняла решение, лицо её становилось спокойным, но бледным и поэтому и сейчас ждал, что вот-вот она откроет глаза и произнесёт своё очередное, для него неприятное решение. Это чувство настолько захватило его, что вскоре он и вправду стал ждать этого решения. Молчание длилось вечно. Вдруг Дьюри почувствовал, что рука его почти онемела. Он невольно разжал пальцы.