Дюма - [182]

Гарибальди задержался на Сицилии на два месяца. Он освободил политзаключенных, начал организацию школ и приютов, раздал часть государственных земель крестьянам. Но его власть распространялась лишь на окраину острова; надо было отправлять отряды вглубь. 21 июня Дюма и его спутники (кроме Эмили) выехали с отрядом венгра Иштвана Турра (400 человек) в Катанью. Горман: «Не было никаких сражений, никаких волнующих приключений, и Дюма быстро заскучал. Угрюмые крестьяне были неинтересны; военные корреспонденты были унылы и недружелюбны; командир не обращал никакого внимания на советы Дюма… он предпочел мягкую постель во дворце походной кушетке. Он решил, что насмотрелся на Сицилию, и вернулся в Палермо». Такие описания рождаются в умах биографов, которые, в отличие от Дюма, пишут «из головы», не трудясь заглянуть хоть в какой-нибудь документ. Дюма опубликовал отчет о каждой деревне, которую они проехали: как устанавливалась новая власть, сколько человек на стороне гарибальдийцев, сколько против, кто командует; дал характеристику каждому наместнику. Несколько глав «Одиссеи» он посвятил «угрюмым крестьянам, которые были ему неинтересны» и, в частности, бандиту Санто-Мели, который называл себя революционером, а был мародером; 25 июня в деревне Виллафрати его поймали: «Турр считает его виновным и хочет показать всей Сицилии правосудие».

Мать Санто-Мели к Турру не пустили, она пошла к Дюма, тот устроить встречу с Турром не смог, но выхлопотал разрешение повидаться с сыном, сам с ним разговаривал. «Я говорил о нем с большинством чиновников, но они были настолько безразличны, что, казалось, не понимали, кого я имел в виду. Если мне удавалось им втолковать, они говорили: „А, бандит, которого расстреляют завтра?“ Боже мой! Как можно быть судьей или прокурором — человеком, который ежедневно требует отнять жизнь одного из своих собратьев, — и сохранять добрую улыбку и ясный взгляд? Я могу понять пыл охотника, что в запале безжалостно убивает все, от перепелки до кабана, не жалея одну и не боясь другого, но я не могу назвать спортсменом человека, который скручивает шею цыпленку или режет горло свинье». (Слово «спортсмен» употреблялось в значении «играющий честно», «поступающий по-джентльменски».) На суде «обвиняемый утверждал, что его действия были санкционированы прокламациями революционного комитета Палермо… У него было три или четыре сотни человек, так что он вынужден был добывать пропитание всеми возможными средствами. Что касается сожженных домов, то были дома, из которых стреляли в его людей, и он защищался. Он просил взвесить услуги, которые он оказал восстанию, и зло, которое он сделал, и судить беспристрастно». Процесс длился три дня, и дело отправили на доследование. «Это хорошо, это покажет, как отличается правосудие роялистов, этих „людей порядка“, от правосудия „кровавых революционеров“. (1848 год: „Я с ними… теми, кого называю людьми Порядка“. — М. Ч.) 5 апреля роялисты приговорили к казни 14-летнего подростка, а революционеры в Виллафрати не смогли сразу осудить человека, который признался в поджогах и грабежах». (Разбирательство длилось до осени, Санто-Мели расстреляли.)

Все это время экспедиция не знала, что делается на материке, наконец попалась газета: 25 июня Франциск II дал Неаполю конституцию. «Поскольку то была третья конституция, которую давали Неаполю и потом отменяли, не много доверия было и к этой». Гарибальди готовился к бою с неаполитанским флотом. Турр дошел до Катаньи, там Дюма и его спутники сели на «Эмму»: надо определиться, что делать дальше. Дюма хотел следовать за Гарибальди и помочь с покупкой оружия, написал ему, 7 июля получил «добро» от его сына Менотти; 8-го «Эмма» отплыла на Мальту, и там произошла ссора, в результате которой Эмили, Поль Парфе, Канапе и, разумеется, Василий остались с Дюма, остальные покинули «Эмму». Лакруа писал родителям, что Дюма его «бросил без гроша». Дюма утверждал, что его спутники не хотели ездить за Гарибальди, а желали продолжить круиз, и расстались они мирно. Но спутники Дюма уехали не домой и не в круиз, а в Сирию, где провели несколько лет в качестве военных корреспондентов. Парфе в письме Мишелю Леви намекнул, что дело в женщине: Дюма «пытался отодвинуть молодого человека», видимо Лакруа, от Эмили. (Измена, вероятно, была, так как потом, когда они с Эмили разошлись, он писал, что простил ей «нечто», но после «этого» совместная жизнь невозможна.)

14 июля «Эмма» вернулась в Катанью, там Дюма ждало письмо от Гарибальди: надо купить оружия и красной ткани для рубашек. «Гарибальдиец в синей или белой рубашке — не гарибальдиец вовсе». Надо было найти в море Гарибальди и получить распоряжения насчет денег. 17-го отплыли, 18-го пересекли залив Мессина: «Город ждал бомбардировки с минуты на минуту и выглядел как умирающий человек…» Издали видели перестрелку между кораблями Гарибальди и неаполитанцев, 19-го сошлись у мыса Милаццо, Гарибальди дал бумагу к муниципалитету Палермо: открыть кредит на 100 тысяч франков; Дюма сказал, что хочет издавать в Палермо газету, и получил добро. Но в Палермо ему заявили, что бумажка ничего не значит: Гарибальди убьют — кто погасит кредит?