Дюма. Быстрый, или Танжер Алжир и Тунис - [18]

У каждого из нас был свой слуга, который бежал рядом с лошадью и нес ружье. Свое ружье г-н Флора поручил нести громадному негру из Конго, на лице которого — живом воплощении отталкивающего безобразия расы — застыло выражение полнейшей тупости. Мавританские слуги обращались с ним примерно так же, как с ними самими обращались господа Флора и де Сен-Леже; было ясно, что, по их разумению, от этого подобия человека их отделяет по меньшей мере такое же расстояние, какое под страхом палки их вынуждают признать существующим между ними и европейцами. Ниже этого негра на лестнице живых существ они не видели никого, разве что кабана, того самого отвергнутого Пророком нечистого животного, которого мы собирались потревожить в его логове.

А потому каждый перекладывал свою ношу на спину негра, который не осмеливался выказать ни малейшего недовольства и, согнувшись под тяжестью груза, продвигался вперед в своей простой хлопчатой рубашке, не имея даже возможности отереть рукой струившийся ручьями пот, от которого блестело его черное как сажа лицо.

Мы ехали около двух часов, и во время этой прогулки я впервые начал удивляться африканской природе; расстилавшийся вокруг край — правда, край равнинный — целиком был покрыт изумрудной зеленью: плотная и острая трава доходила нам чуть ли не до колен. Из этой травы поднимались стаи зуйков и пары красных куропаток.

Наконец после двух часов пути мы заметили на вершине какой-то горы, вздымавшейся на фоне изумительного голубого неба, около тридцати арабов, опиравшихся на свои длинные ружья и молча поджидавших нас.

Мы подали им знаки, и тот из арабов, кто, видимо, был у них за главного, помахал нам в ответ своим бурнусом.

Мы стали подниматься в гору: те же тропинки, те же растения, те же кустарники, что и в горах Сьерра-Море-ны: природа никогда всерьез не верила в разделение Гераклом Кальпы и Абилы. Африка — это продолжение Испании.

Наши лошади взбирались по каменистой тропе, поднимавшейся под углом в сорок пять градусов, с той неколебимой уверенностью, которая выдавала арабскую породу, хотя по внешнему виду их можно было принять за помесь тех, что встречаются в Монморанси и Булонском лесу; но благородное происхождение всегда дает себя знать, и там, где наши французские лошади упали бы раз двадцать, марокканские не споткнулись ни единожды.

На вершине горы мы встретились; арабы не сделали ни шагу нам навстречу. Господин де Сен-Леже вступил с арабами в переговоры и в каком-то смысле заставил их считаться с ним; они были серьезны и вежливы, как и полагается людям, которые готовы подчиниться приказу, но не разделить удовольствие. Господин Флора заверил меня, что если бы с нами был г-н Хэй, а не г-н де Сен-Леже, то эти люди вели бы себя столь же услужливо, сколь холодно выглядели сейчас.

После коротких переговоров мы снова пустились в путь — до охотничьих угодий нам оставалось проделать еще примерно три четверти льё.

Мы пробирались по едва заметным тропам, проложенным на обрывистом склоне горы, которая щетинилась зарослями миртовых и мастиковых деревьев и земляничника: среди них не было видно ни нас, ни наших лошадей; я не мог понять, как нам удастся стрелять в подобных чащобах. Руководил охотой старый седобородый и босоногий араб; его ружье, инкрустированное медью, некогда было фитильным, затем из него сделали колесцовое, потом кремневое, а лет через сто его превратит в капсюльное кто-нибудь из потомков этого араба.

Нам указали место среди скал, предназначенное для нашего обеда; камни естественным образом располагались одни над другими в несколько рядов в этом гранитном амфитеатре, не защищенном от палящего жара солнца ни единым деревом: спасительную тень отбрасывали сами утесы. Под последними пластами этого гигантского обеденного зала струился родник, казавшийся тем более свежим и холодным, что он вырывался из раскаленного пекла.

Мы приготовились занять свои места; как я и предполагал, охота здесь была почти невозможна: вокруг в десяти шагах ничего не было видно и от раненого зверя негде было укрыться, за исключением зарослей земляничника, которые ему ничего не стоило раздвинуть и смять, словно траву.

Едва мы очутились на своих постах, как раздались крики; за свою жизнь я слышал немало криков загонщиков, однако таких яростных мне не доводилось слышать никогда: то были вопли, проклятия — слова, казалось, распаляли загонщиков и делали их свирепыми. Крики караибов, преследующих европейца в надежде съесть его, звучали бы, возможно, не так устрашающе. Я спросил Поля, который, стоя позади меня, держал мое второе ружье, на кого так сердятся наши загонщики и что они кричат. Оказалось, они сердились на кабана и кричали ему: "А ну, вылезай, еврей!"

Двое или трое владельцев лошадей, взятых нами напрокат, были евреи и сопровождали своих животных; к ним-то, возможно, и были обращены подобные выкрики мавров, которые тем самым хотели отыграться на них за то, что Давид, проходя мимо мечети, не снимает бабуши.

Вскоре два или три выстрела, сделанные самими загонщиками, возвестили о том, что кабан услышал и понял уведомление. Пуля, со свистом пролетевшая рядом и сломавшая ветки поблизости от меня, дала мне понять, что он движется по направлению к нам.