Дюк де Ришелье - [34]
Ни то ни другое не согласовалось с представлениями Ришельё о чести, поэтому он в очередной раз решился покинуть семью и отчизну, чтобы шпагой заслужить себе состояние. Это решение далось ему непросто: он понимал, что, уезжая, бросает жену и «дорогую матушку» практически без средств (обе сестры уже вышли замуж), однако те были готовы скорее умереть с голоду, чем «заставить погаснуть хоть один лучик его славы», написала его любящая супруга. 7 мая 1802 года Арман уехал в Вену, взяв с собой двадцатилетнего племянника жены Эрнеста д’Омона и своего кузена Шарля де Растиньяка.
Уже 27 июня Арман получил письмо от Александра I, который обращался к нему «мой дорогой герцог»:
«Вам известны мои чувства и уважение мое к Вам, и Вы можете судить по ним о том, как я буду доволен увидать Вас в Петербурге и знать, что Вы служите России, которой можете принести столько пользы».
Это ласковое письмо, с одной стороны, ободрило Ришельё, но с другой — повергло в тяжелые раздумья. Он не мог вернуться в Россию без гроша в кармане и оказаться в полной зависимости от императора и превратностей судьбы: он знал по опыту, как переменчива фортуна и как легко стать жертвой интриг при российском дворе. «Не скрою от Вас, однако, что я опасаюсь момента своего возвращения в Петербург и встречи с императором, — писал он жене 26 июля. — Я просил графа Разумовского, который тут послом, подробно описать мое положение графу Кочубею, первому чиновнику Коллегии иностранных дел, который ему друг и одновременно друг императора; таким образом, он заранее будет осведомлен о непреодолимых обстоятельствах, в которых я оказался, и, возможно, избавит меня от неловкости выразить ему словами, что бы я хотел предпринять».
Арман не терял надежды вернуть утраченное имущество — хотя бы для того, чтобы обеспечить сносное существование своим близким. Он никогда не забудет, чем обязан жене: «Ваши права на меня увеличились, и жертвы, если мне придется на них пойти, будут не столь горьки, если Вы станете их предметом». Пока ему вернули только замок Ришельё — полуразрушенным и совершенно пустым: произведения искусства, картины, мебель разлетелись по музеям в Туре, Орлеане и Париже[28]. Когда один генерал заметил Ришельё, что тому, должно быть, лестно видеть большинство произведений искусства, принадлежавших его семье, в национальных музеях, Арман раздраженно ответил, что ему было бы еще более лестно сохранить то, что ему принадлежало.
Как это часто бывало, переживания пагубно сказались на здоровье герцога. Уведомляя жену, что собирается выехать в Петербург в первых числах сентября, он добавляет, что пользуется своим пребыванием в Вене, чтобы подлечиться: «…принимаю лекарства, которые прописал мне Франк, самый знаменитый венский врач, и вот уже четыре дня пью козье молоко; мне кажется, что я чувствую себя немного лучше, чем в Париже, хотя еще не совсем хорошо. У меня всё еще болит правая нога, хотя не постоянно».
При этом он регулярно справлялся в письмах о здоровье своих сестер, которые забеременели одна за другой, причем младшая, похоже, ждала двойню. Арман им пишет, что если его новые племянники будут походить на своих матерей, то чем больше их будет, тем лучше. Эрнестом он не нахвалится, а вот его «кузен на-як» доставляет ему массу неприятностей своим грубым и бестактным поведением. Армандину он называет «бедняжкой»: сестра была несчастлива в браке с маркизом Луи де Монкальм-Гозоном (1775–1857), мужа не любила, вышла за него от безысходности и страдала от его грубости и алчности. Зато брак Симплиции с маркизом де Жюмилаком оказался куда более удачным. Маркиз вернулся во Францию после 18 брюмера и мирно жил в деревне, занимаясь сельскохозяйственными экспериментами. «Мне кажется, — писал Арман сестре 15 ноября 1802 года из Петербурга, — что Вы счастливы, и я пишу Вашему мужу, чтобы поблагодарить его за это. Поверьте, я принимаю живое участие в успехе союза, образованию коего способствовал. Надеюсь, что Ваш брак станет нашим утешением, поскольку, увы, приходится отказаться от мысли увидеть Армандину счастливой; да будет угодно Господу, чтобы она была просто покойна, о чем я не смею даже мечтать».
В Вене Арман встретил и своего наставника в юношестве аббата Лабдана, который позже был гувернером герцога Энгиенского, внука принца Конде: «Аббат Лабдан блаженствует; он покинул маленького принца и сохранил свое жалованье в 5500 [франков] в виде пенсии; сверх того, королева сделала ему отменные подарки и подарила 200 луидоров. Он рассчитывает поселиться здесь и передает вам привет».
Время шло, Арман с нетерпением ждал ответа от российского императора. 3 августа в начале письма мачехе он посетовал, что до сих пор не получил письма из Петербурга, хотя писал туда неоднократно, и это очень странно, но в последних строчках с облегчением уточнил, что только что пришло послание от императора Александра, целиком написанное его рукой, и через четыре дня он едет в Петербург. Однако 14 августа он всё еще был в Вене — принимал лекарства и ванны. Его здоровье шло на поправку.
