Дюк де Ришелье - [119]

Очередные довыборы в парламент (1 и 10 октября) опять принесли победу правым (54 избранных депутата были роялисты, 20 — центристы и 14 — либералы). Ришельё они не любили, но понимали, что не смогут без него обойтись — настолько высока его репутация и бесспорен его авторитет во всей Европе. Однако в палате депутатов нашлось несколько десятков экстремистов, придерживавшихся принципа «чем хуже, тем лучше». Согласно протоколу, палата должна была выступить с обращением к королю. Специальный комитет представил текст этого обращения, в котором была фраза: «Мы рады, сир, Вашим неизменно дружественным отношениям с иноземными державами, справедливо полагая, что столь драгоценный мир не был куплен ценою жертв, несовместимых с честью нации и достоинством короны». Двусмысленная фраза явно была составлена с намерением оскорбить правительство. Чтобы это стало понятно всем, Доннадьё попросил слова для разъяснений, а когда ему выступить не дали, опубликовал свою непроизнесенную речь в виде памфлета против «министра-чужеземца», который не был с королем во время его изгнания в Англии и подписал трактат от 20 ноября 1815 года. Через три дня после принятия этого обращения (29 ноября) министр иностранных дел Паскье сам принес Ришельё прошение об отставке. Однако глава правительства не собирался уступать: «Если уж погибнуть, то не из-за какой-то фразы в приветственном адресе».

Однако короля эта фраза сильно задела, поскольку он принял ее на свой счет. Теперь он уже не считал, что Ришельё так уж необходим для ведения государственных дел, Виллель вполне справится. «Нужный человек никогда не бывает приятным», — справедливо заметил Паскье. Людовик тоже устал. Силы человеческие не безграничны, а ум может ослабнуть. Еще в июле король воспринимал предложение посоветоваться с братом как покушение на свою власть, а теперь ему было всё равно, он даже задремывал во время заседаний правительства с его участием. К тому же голос разума был заглушен голосом сердца: в последние месяцы престарелый король оказывал подчеркнутые знаки внимания 37-летней Зое Талон, графине дю Кайла, которой подарил замок Сент-Уэн, драгоценности и фарфор. Обаятельная и ласковая графиня (как говорили, хранительница страшной тайны, что побег в Варенн был подстроен графом Прованским с целью скомпрометировать брата-короля) стала проводником идей роялистов. Король называл ее своей дочерью, каждую среду проводил с ней целый вечер, а в остальные дни писал ей письма, одно за другим. Теперь он искал только покоя, однако графиня, направляемая Месье, не отставала от Людовика, пока тот не подчинялся ее воле.

Таким образом, на первый план теперь выходил граф д’Артуа, который уже давно забыл, как стоял на коленях перед нынешним главой правительства. 11 декабря наивный в своем благородстве Ришельё решился напомнить принцу о его «слове дворянина» и услышал в ответ: «Ах, дорогой герцог, вы восприняли звуки слишком буквально, да и обстоятельства тогда были совсем другие!» Ришельё посмотрел ему прямо в глаза, а потом молча повернулся и вышел, так сильно хлопнув дверью, что вся челядь вздрогнула.

Это было еще не всё: вечером 12 декабря король трижды посылал за герцогом, поскольку пообещал госпоже дю Кайла принять его отставку до отхода ко сну! Утром 13-го Ришельё вручил ему свое прошение. На следующий день Виллель, которому Людовик поручил сформировать новое правительство, тщетно просил герцога возглавить дипломатическое ведомство. Более того, место главы правительства осталось незанятым: Виллель, ставший министром финансов, приберегал его для Ришельё, но тот так и не согласился. Да и разве можно было ожидать чего-то другого, если 15-го числа, увидев его в Париже, король встревоженно спросил: «Как, вы еще не отбыли в деревню?»

Герцог уехал в Куртей, где его навестили несколько друзей, в том числе аббат Николь, вернувшийся из Одессы. Однако он больше не чувствовал себя школьником на каникулах: его «отчислили». Конечно, гордость Дюка была уязвлена, но его было еще рано сбрасывать со счетов: в начале года Ришельё вернулся в Париж и 3 января присутствовал на дебатах в палате пэров вместе с Деказом, которого Виллель отозвал из Лондона. Обсуждали проект закона о преступлениях, совершённых путем печати, гораздо более строгий, чем тот, который был представлен 3 декабря 1821 года графом де Серром. Герцог взял слово и выступил с критикой нескольких пунктов законопроекта, который считал слишком сложным и жестким.

Несколько дней спустя состоялась пышная свадьба Леона де Рошешуара, камергера и командора ордена Почетного легиона, с Элизабет Уврар, дочерью банкира Габриэля Уврара, в свое время подавшего идею государственного займа. После Ахенского конгресса Ришельё вернул Уврару конфискованное у него имущество и аннулировал его долг перед казной; теперь он обладал огромным состоянием. Разумеется, Арман был на свадьбе племянника, но там присутствовали также Людовик XVIII, граф д’Артуа и герцог Орлеанский.

Романист Этьен Леон де Ламот-Лангон, автор вымышленных мемуаров некой «великосветской дамы» об эпохе Реставрации, приводит разговор своей героини с Людовиком XVIII по поводу этого брака: «Мое дворянство, конечно же, не вступает в идейный союз с либералами, но их деньги для него хороши, а их хорошенькие женщины ему награда. — Сир, вы меня успокоили: Рошешуары вступают в союз не с врагом вашей династии, а с другом вашего кошелька».