Дюбуа - [22]

Конечно, надо было иметь незаурядное мужество, чтобы в условиях Юга, где господствовал суд Линча, решиться индивидуально вступить в вооруженную борьбу с расистами. Подобное мужество заслуживало самого глубокого уважения, но Дюбуа понимал, что пистолетным выстрелом нельзя было разрешить негритянской проблемы.

Надо было готовиться к настоящей, действенной борьбе за освобождение своего народа, а для этого нужно было не только вооружаться знаниями, но и найти энергичных и многочисленных союзников. Дюбуа выступает с взволнованными, горячими речами против расовых барьеров, убеждает своих товарищей в необходимости вести неустанную, упорную борьбу за уничтожение всех проявлений расизма. Это были первые выступления Дюбуа как оратора, первый опыт массовой политической агитации, который так пригодился ему в последующие годы, которые были заполнены беспрерывной, тяжелой, нередко разочаровывавшей, но в целом дававшей огромное моральное удовлетворение борьбой за освобождение своего народа, за уничтожение всех форм и видов расовой дискриминации и сегрегации.

За годы учебы в Фиске Дюбуа твердо определил свой жизненный путь — борьба за уничтожение всех тех ужасов расизма, с которыми он познакомился на Юге.

Известный лидер республиканцев Карл Шурц писал о положения на Юге в те годы: «Люди, которые ведут себя честно во взаимоотношениях с белыми соседями, обманут негра, не испытав ни малейшего угрызения совести. Убийство негра они не считают убийством. Изнасилование негритянки они не считают развратом. Отнятие собственности у негра они не считают грабежом… Они и до сих пор убеждены в том, что черные принадлежат белым».

Убийства, принудительный неоплачиваемый труд, изнасилования негритянских женщин, система расовых преследований, получившая название джимкроуизм, — все это было обычным явлением на Юге в годы учебы Дюбуа.

Это был период дикого разгула линчеваний. С 1885 по 1894 год тысяча семьсот негров в Америке стали жертвами суда Линча. Причем следует отметить, что статистика линчеваний была далека от совершенства. «Смерть каждого из них, — писал Дюбуа, — оставляла неизгладимый след в моей душе и заставляла еще лучше понять ужас положения других национальных меньшинств».

Уже в те молодые годы у Дюбуа проявилось качество, которое осталось характерным для него на протяжении всей его долгой жизни: он никогда не замыкался в узких рамках только негритянской проблемы США. Во время пребывания в Фиске он пристально следит за всеми проявлениями расовой и национальной нетерпимости. Его глубоко потрясло линчевание нескольких итальянцев в Новом Орлеане. Он с возмущением отзывался о китайских погромах в западных штатах, внимательно следил за делом Дрейфуса, за сообщениями о дискриминации евреев и еврейских погромах в России.

Приехав на Юг, Дюбуа, по существу, не представлял, что такое расовая дискриминация, во всяком случае он не имел личного опыта в этом вопросе. И тем в большей мере его ранило любое проявление расовой нетерпимости. Глубокий след в памяти Дюбуа оставил факт, который для Юга был заурядным явлением. Во время учебы в Фиске, идя по улице Нашвилла, он случайно слегка задел белую женщину. Дюбуа тотчас же вежливо извинился, приподнял шляпу и с чувством глубокого искреннего сожаления попросил прощения за свою неловкость. «Но мой жест, — вспоминал Дюбуа, — почему-то привел женщину в бешенство; возможно, я нарушил какой-то неписаный закон расовых взаимоотношений. Может быть, потому, что я не проявил никакого смирения? Не стал унижаться, не пал ниц перед ней? Вел себя как равный с равным? Не знаю. Я только почувствовал с ее стороны злобу и ненависть, презрение, какое может вызвать только грязная собака».

Этот случай показателен в качестве примера того, как рождается расовая нетерпимость, как однажды нанесенное негру оскорбление надолго порождает в нем настороженность и неприязнь ко всем белым. «После этого, — продолжал Дюбуа, — я по меньшей мере в течение полувека не старался быть очень вежливым с незнакомыми белыми людьми. Если же мне приходилось быть таким, чтобы не уронить себя в собственных глазах, то я делал все так, как будто не замечаю, с кем имею дело».

Трехлетнее пребывание Дюбуа в Фиске оставило огромный след в его жизни. Здесь Дюбуа определил свое жизненное кредо — борьба за счастье своего народа, здесь он пришел к твердому убеждению, что для того, чтобы эта борьба была успешной, надо вооружиться глубокими знаниями. Дюбуа был глубоко признателен преподавателям университета за все то хорошее, что они сделали для него, за знания, которые он приобрел под их руководством, но он понимал, что эти знания далеко не достаточны, что Фиск был хорошим колледжем, но это не был настоящий университет. Дюбуа никогда не покидала мечта закончить Гарвардский университет, и свою учебу в Фиске он рассматривал только как этап на пути реализации своей мечты. Сразу же после завершения учебы в Фиске он начал готовиться к поступлению в Гарвард.

Дюбуа был блестяще образованным человеком. В его время не только негры, но редко кто и из белых получал столь глубокое и разностороннее образование. По сравнению с Гарвардским и Берлинским университетами Университет Фиска выглядел отнюдь не внушительно. И тем не менее Дюбуа исключительно высоко оценивал роль Фиска, как первого высшего учебного заведения, давшего ему необходимые знания для продолжения образования. Он навсегда сохранил исключительно теплые воспоминания о Фиске, здесь училась его дочь, с этим учебным заведением он поддерживал связь на протяжении многих лет. Десятилетие, прошедшее после окончания Университета Фиска, Дюбуа рассматривал, как «своего рода продолжение моих дней пребывания в Фиске. Я был в Гарварде, но не являлся частью его. Я был студентом в Берлине, но все же оставался сыном Фиска».