Дым - [14]

— Погода изменилась, что ли? — вслух задается вопросом Чарли.

— Сомневаюсь, — говорит Томас.

— Значит, в Лондоне теплее, чем в Оксфорде? — Чарли обдумывает эту мысль. — Ну да, там ведь столько народу. И столько фабрик, где, наверное, много двигателей и печей.

— Да. И еще дым.

Томас показывает на что-то. Проследив глазами за его пальцем, Чарли видит впереди первое серое пятно в воздухе. Это не темный столб пожара, не четкие контуры штормовой тучи, а скорее туман, поднимающийся от почвы, сырой и упрямый, непокорный ветрам. Через минуту окрестный пейзаж уже покрыт темным налетом. Впереди лежит город: смутное, сумрачное скопление строений, из которого вырастают стройные побеги фабричных труб. Их очертания резче и четче всего, что ближе к земле. Спустя еще минуту начинаются первые дома — закопченные кирпичные стены, узкие дворы, веревки с бельем, скорее серым, чем белым. Скоро уже нельзя не замечать дыма за стеклом: он затушевывает детали, поглощает солнечный свет. Поезд теперь двигается со скоростью пешехода, и кажется, что Лондон давит на школьников со всех сторон, окружает их, загоняет в узкое ущелье своих улиц. Все мысли и чувства Чарли вытесняются одной неодолимой эмоцией, чем-то средним между страхом и злобой. Он хочет вернуться в Оксфорд. И еще — поднести к этому городу спичку, увидеть, как он пылает. Чарли собирается сказать об этом Томасу, но тут со скамьи встает Ренфрю и с обычной для него решительностью идет в начало вагона. Над его головой — странная мгла. Дым давно пробрался внутрь, вдруг понимает Чарли, пролез в щели в окнах и дверях, просочился сквозь пол вагона, впитался в их одежду, кожу, легкие.

— Некоторые из вас уже ощущают его, — начинает Ренфрю. — Дым. Возможно, вы чувствуете, что становитесь… не такими, как раньше. Боязливыми. Агрессивными. Легкомысленными. Самонадеянными. Ваш рассудок затуманен, вы подолгу раздумываете. Внешний мир больше не отделен от вас, он становится частью вашего «я». Вы кажетесь себе маленькими, ничтожными, покорными, но готовы сразиться с любым, кто об этом скажет. Ваш скудный запас благоразумия тает на глазах, будто его пожирают крысы. Вас охватывает соблазн — соблазн украсть, обмануть, сбежать. Все, чему мы вас учили, — вообще все — сейчас проверяется на прочность. Представьте, что кто-то стащил у вас пальто и вы остались на холоде в одной рубашке. А мы пока сидим в закрытом вагоне, в миле от вокзала. Снаружи, в самом центре города, среди обитателей Лондона, все будет в сотни раз напряженнее. Кое-кто, возможно, не устоит и почувствует, что поддается. Могу дать только один совет.

Он делает паузу, поочередно смотрит на каждого.

— Не поддавайтесь.

Слово падает резко, словно меч. Даже учителя слегка вздрагивают.

— Дым заразен. Он рождается сам от себя, люди для него — не более чем переносчики. В Лондоне плотность населения выше, чем где-либо еще на нашем острове. В этом городе правит Дым, здесь он цветет пышным цветом, здесь он сеет воровство, распутство, смертоубийство. Он кормится пьяницами, бродягами, проститутками, обволакивает весь город своей сажей. Жалейте тех, кого встретите, как жалеете болящих. Что до вас самих — один совет.

Ренфрю оглядывает учеников в поисках того, кто с достаточной убежденностью скажет за него нужное слово. Джулиус идет ему навстречу. Он сидит впереди с благочестивым, спокойным видом человека, у которого все под контролем.

— Не поддавайтесь, — говорит Джулиус.

И Чарли невольно ощущает прилив бодрости.

— Верно, мистер Спенсер. Не поддавайтесь. Держитесь вместе. Ни с кем не говорите. Ничего не покупайте. Никому не давайте денег. И не поддавайтесь инфекции. Боритесь с ней всеми фибрами души и тела. Если понадобится помощь, зовите. Именно для этого я и мои уважаемые коллеги поехали с вами. Чтобы поддержать вас.

Чарли оглядывает вагон, выискивая остальных учителей, чтобы взглянуть на их лица. На экскурсию отправились все, кроме Траута и Суинберна. В то время как поезд останавливается у вокзала, оставшиеся в школе младшие ученики сидят под замком в столовой, самостоятельно корпят над учебниками. Фойблс, мастер математики, разместился на скамье слева от Чарли. Он вертит в руках банку со сладостями, нервно бросает в рот леденец, но — как всегда — не угощает тех, кто сидит рядом. А вот Чарли совсем не помешала бы конфетка, способная освежить пересохшее горло.

Двери вагона открывают не сразу. При иных обстоятельствах, в ином месте, это вызвало бы жалобы и недовольство, школяры не смогли бы сидеть спокойно. Но сейчас в вагоне тихо, как в могиле. Все смотрят в окна. На платформе толпа: носильщики в грязных сюртуках с багажными тележками; пожилые люди, покрытые таким густым слоем сажи, что струйки пота оставляют на их висках и щеках светлые дорожки; рабочие со своими инструментами, перекинутыми через плечо. А вот женщина, на которой так мало одежды, что у Чарли кровь приливает к лицу. Он отводит взгляд, но все равно видит изгиб белой ноги, исчезающий в длинном разрезе платья. На языке — вкус дыма. «Не поддаваться», — внушает он себе.

Оказывается, когда говоришь, становится легче.