Вася продолжал уже не так суетливо, а приноровившись, растирать Александра Степановича.
— Духотища невозможная… Вот в чем причина! — объяснил он.
Об истинной причине Вася еще не знал.
Они пробыли на лесной поляне около часа. И все это время дедушка вдыхал и выдыхал воздух так, как советовал ему Вася.
— Дышу по системе Кулькова, — сообщил он внучке.
— Вот и дыши!
Она поверила в эту систему.
— Юля разволнуется, — сказал наконец Александр Степанович.
Он, как бы восстав ото сна, потянулся, распрямился. И даже воскликнул: «Ого-го!»
— Не надо резких движений, — робко посоветовал Вася.
— Юля ничего не должна заметить, — ответил Александр Степанович. — Довольно с нее на сегодня…
Он оборвал самого себя, потому что даже спасителя своего не хотел пока посвящать в событие, которое, увы, обречено было стать общеизвестным.
— Не уловил промежутка во времени… между пнем и травой. Как внизу очутился?
— Может быть, скажем, что с вами случился обморок? Просто обморок от жары? — предложил Вася.
— Лучше ничего маме не скажем, — преодолев икоту силой любви и смущения, выговорила Катя
— Что я — девица, чтобы в обморок падать? — проворчал дедушка.
«Окончательно приходит в себя!» — успокоилась Катя
— Потерять сознание — это достойно мужчины. А ты обморок! Катя права: вообще ничего не скажем. Ни слова!
И он не просто пошел, а зашагал к даче. Сучья трещали у него под ногами.
Юлия Александровна сделала вид, что вышла на крыльцо подышать уже немного разрядившимся воздухом: она не любила выказывать своих слабостей и волнений.
— Кате давно пора спать, — сказала она.
— А я на электричку, — сообщил Вася. — Не буду обременять.
— Что-о? Я уступаю тебе свое ложе. Таким, брат, макаром! — Александр Степанович размашисто указал на топчан, прижавшийся к стене незастекленной террасы.
— Что вы? Что вы?! — Вася в суеверном страхе воздел руки к потолку. — Дома не предполагают такой возможности.
— Но ведь жена у тебя тишайшая!
Васина шея изобразила вопросительный знак.
— Или это тот самый тихий омут, в котором, как известно…
Взгляд Юлии Александровны пресек очередной всплеск малининской откровенности.
Вася же, загадочно разведя руками, дал понять, что официально согласиться с Александром Степановичем он не может, но и возразить ему нечего.
Укладывая Катю в постель, Юлия Александровна не преминула прокомментировать этот диалог.
— Сладкозвучный тенор! — сказала она. — Слова-то какие: «Не буду обременять…», «Не предполагают возможности…»
Она не знала, что Вася недавно, всего часа два назад, спас дедушку. А Катя не могла рассказать. И от этого долго и нервно переворачивалась с боку на спину и на другой бок.
Катя вспомнила тот день и тот вечер во всех их разнообразных подробностях, когда увидела дедушкин портрет над столом у Васи.
Вторжение ее было неожиданным… И Вася мог бы вести себя, как женщина, которую в утренний час застали врасплох — неприбранной и не в том наряде, в каком ей бы хотелось предстать. Но Вася уверенно регулировал движение событий и никаких метаний не допускал. Все шло по порядку. Пока на кухне готовился ужин, Соня сыграла «Вечернюю серенаду» Шуберта и еще что-то классическое, но незнакомое Кате.
Затем Анастасия Петровна пригласила к столу. Катя не без радости сосредоточилась на том, что жена у Васи была покорной, но блеклой женщиной. И на том, что Соня играла по-ученически жестко: пальцы ее сгибались под прямым углом, а не эластично плыли по клавишам.
Соня была похожа на Васю. Кате тоже достались мужские черты: она, минуя маму, с годами все больше походила на дедушку. Правда, говорили, что она унаследовала и дедушкино обаяние, которое было не мужским и не женским, а, по словам Васи, всепокоряющим. Катя, наверно, и в самом деле переняла это дедушкино достоинство, ибо своих одноклассников она покорила. В напряженных ситуациях учителя даже обращались к ней за помощью — и она расслабляла напряжение, за что ей пытались присваивать звание то «вожака», то «предводительницы».
— Она будущий педагог! — безапелляционно определил Александр Степанович, ибо предпочитал это звание всем остальным.
Васин отец Григорий Кузьмич, заметив, что Катя то и дело поглядывает на фотографию дедушки, нашел нужным все-таки достать молоток и укрепить гвоздь, на котором держалась рама. Заодно он все же попытался подлечить и ножку стола. Ужин от этого на время прервался.
— Вася Григорьевич рассказывал мне, что вы почти что Кулибин, — сфантазировала Катя во имя покоя и мира.
Кульков согласно кивнул.
Отметив про себя, что Григорий Кузьмич был единственным нарушителем безупречно соблюдавшихся правил домашнего движения, Катя оценила и то, что Вася нарушителя штрафу не подвергал. Эту терпимость к действиям Григория Кузьмича, в которых участвовал и молоток, Катя сочла результатом Васиной тактичности, его преклонения перед старостью со всеми ее безобидными чудачествами.
Произведя глубокую разведку, выяснив обстановку в Васином доме, Катя стала прощаться.
— А Сонина статья? — неуверенно напомнил Вася уже в прихожей.
— Ах, да!
Катя совсем забыла… Ссылаться на склероз было преждевременно, и она сослалась на «Вечернюю серенаду» Шуберта: фортепианное творчество Сони отвлекло-де от творчества литературного. Ее фантазия мгновенно подсовывала нужные аргументы.
