Дыхание судьбы - [39]

— Как он смеет оскорблять меня, а, Алиса? — возмущалась Мэри. — С какой такой стати!

— Слушай, черт тебя дери! Знаешь, кто ты? Поганая сопливая еврейская сучка, вот кто.

И в этот момент она услышала за спиной голос Натали:

— Идите сюда. Хочу познакомить вас с этими милыми людьми. Пол и Мэри Энгстрем, Алиса Прентис — Стерлинг Нельсон.

Меньше всего она ожидала, что первые же его слова, обращенные к ней, окажутся столь приятными и воодушевляющими:

— Я слышал, вы художник.

До конца вечера она не разговаривала ни с кем, кроме него, и Нельсон только с ней. Он и впрямь был англичанином, и из его спокойного, сдержанного разговора она узнала о нем кое-что еще: он находился в Нью-Йорке в качестве представителя британской компании, занимавшейся экспортом, — бизнесмен, слишком утонченный, чтобы серьезно воспринимать свой бизнес, любитель искусства и, несомненно, объехал весь мир. (Только позже она узнала еще более впечатляющие подробности: что в войну он был командиром подлодки и имеет боевые награды, а после войны занимал важные должности в колониальной администрации в странах вроде Бирмы.)

Беда в том, что она не могла ни придержать язык, ни контролировать себя. Не в силах ничего поделать с собой, она только слушала, как несет всякую претенциозную чепуху, а его вежливое, слегка влажное от пота лицо продолжало кивать и улыбаться, и комната смутно, до головокружения, плыла вокруг них. Она знала одно: если перестанет говорить, он может уйти, и начала бояться, что, если остановится, он заметит, что и платье на ней не новое и не особо чистое, и, в чем она почти уверена, под мышками у нее влажные пятна от пота, и волосы требуют расчески, и помада на губах второпях наложена не слишком аккуратно. Ей хотелось укрыться в ванной комнате Натали и привести себя в порядок перед зеркалом, успокоиться, но была ужасная вероятность, что, когда вернется, его уже не будет; так что ничего не оставалось, как стоять, стискивая бокал в горячих, липких ладонях, и продолжать, продолжать говорить. Потом вдруг те, с кем он пришел, стали разбирать пальто, готовясь прощаться, и он сердечно извинился и ушел. Только когда за ним закрылась дверь, Натали Кроуфорд сквозь сигаретный дым налетела на нее с вопросом:

— Разве он не чудо? Не могу представить, где они его нашли, но он просто изумителен, скажи?

И Алиса бочком-бочком попятилась к вешалке, стараясь ускользнуть прежде, чем Натали скажет свое «simpatico»; ей хотелось одного — схватить пальто и выскочить из квартиры, одной вернуться домой, удостовериться, что с Бобби все хорошо, лечь в постель и плакать, что она и сделала.

Так что это было не просто приятной неожиданностью, когда на следующее же утро она подняла трубку звонящего телефона и услышала:

— Миссис Прентис? Это Стерлинг Нельсон.

Когда он навестил ее в студии, она поначалу слегка беспокоилась, что ему не понравятся ее скульптуры, но он доброжелательно и с уважением высказался о некоторых вещах, которые она осмелилась ему показать, и скоро она совершенно успокоилась. Она знала, что сегодня выглядит лучше — ради такого случая купила новое платье и провела уйму времени перед зеркалом, — и была настолько уверена в себе, что позволила ему вести разговор. Она чувствовала, что многие из ее редких высказываний попадают в точку — скупые, но интересные, — а два или три, кажется, даже поразили его своей глубиной.

Он повел ее в уличное кафе при отеле «Бриворт» на Пятой авеню, куда ее давненько никто не водил и которому, решила она сейчас, нет равных среди всех ресторанов и кафе, где она когда-либо бывала. Они сидели за элегантным столиком в последних лучах закатного солнца, почти невидимые прохожим за живой изгородью из аккуратных кустов в горшках, и она надеялась, что кто-нибудь из знакомых пройдет мимо и заметит их, она даже надеялась, что и незнакомцы обратят на них внимание и завистливо подумают: что за интересная пара!

Потом он повез ее к себе — в роскошные апартаменты возле Грамерси-парк,[29] которые оказались полны чудес. Стены сплошь заставлены книгами, увешаны темными картинами таких стилей и эпох, какие, как обычно, не привлекли бы ее внимания, разве лишь тем, что сами по себе это определенно были шедевры, — в позолоченных рамах и подсвеченные крохотными музейными светильниками.

— Это Пуссен, — пояснял он, — а повыше Мурильо, одно из его ранних произведений. Всегда любил испанцев этой школы; да вы, полагаю, знаете о подобных вещах, конечно, куда больше меня.

Но картины были только начало: квартира была обставлена богатой антикварной мебелью — мавританской, итальянской, французской, — среди прочего два чудесных, грубо сработанных трехногих кресла, реликвии примитивных вкусов елизаветинской Англии. Напоминанием о годах, проведенных им на Востоке, были тяжелый меч с рукояткой слоновой кости, который он называл «бирманским даром»,[30] и огромный яркий гобелен purdah,[31] украшающий одну из длинных стен спальни.

Если последовательно рассматривать фигуры на нем, открывается своего рода рассказ в картинках, повествующий об обряде эксгумации и перезахоронении косточек пальца Будды. На наш взгляд, все это, боюсь, выглядит несколько пестро — краски и прочее; поэтому я отправил его сюда, в спальню. — Говоря это, он стоял в дверях спальни, разливая коньяк по двум бокалам. Украдкой взглянув на нее, пока она изучала занавес, добавил: — Хотя расставаться с ним жалко. Мне его чрезвычайно торжественно преподнесли на память, так сказать, когда я покидал колонию.