Дыханье ровного огня - [35]

— Понял, ба…

— Иди, иди, с Богом. А я позвоню Андрею, всё ему спокойно расскажу. И насчёт денег — тоже поговорю. И с Андреем, и н работу Васину позвоню. А ты, Тоня, как от дохнёшь — поедешь, да Ваську сменишь.; Всё, Тоня, успокойся. Всё!

Все послушались бабушку. Она правильно сказала. Так и следовало поступить. И Тоня пошла на кухню — пить валерианку.

Бабушка сама вышла в прихожую и проводила уходящего первым Пашку. Когда Пашка ушёл, бабушка сказала Ваське, стоящему в дверях:

— Вася, а это правда, что когда ваша команда проиграла, от твоего расстройства в метро пожар случился?

— Ба, и ты туда же… Да он просто случился, этот пожар… И он маленький был,1 совсем небольшой такой пожарчик…

— Но кто-то же решил, что это от тебя?!

— Да это ребята из команды. Они насчёт меня — постоянно закономерности выводят.

— Вот-вот. Если от того, что человек! расстроен, загорается метро… Если такой! человек будет молиться о здравии другого, да с такою же силою будет Бога просить… Проси Бога, Вася… Проси Бога, со всей своей силушки богатырской. Паша — он по-своему будет просить, а ты, Вася, по-своему проси за отца. Рано ему, рано ещё умирать ему… И я буду молиться за него, как могу. Понял ли ты меня, раб Божий Василий, правнук святого?

Васька стоял в дверях, напротив бабушки, возвышаясь над ней чуть ли не на полметра. И после этих слов он пригнулся к бабушкиной сморщенной щеке и прикоснулся к ней губами. А потом он вышел из дома, не говоря не слова.

Глава 18

Антонина сначала заснуть не могла. Всё ворочалась, да перебирала в уме и свою беду, и свою вину, и просто жалость. Болезненную, живую жалость к мужу. Такому маленькому, худому, и беззащитному. Там, на чужой, твёрдой больничной койке…

— Потом она заснула и проспала часа четыре. Этот сон полностью восстановил её силы и вернул ей мужество.

Бабушка Шура оказалась права.

Бабушка же дозвонилась и до Васиных работ и до Андрея, и даже до Алексея. Сына своего, Тониного брата.

Он тоже жил в Подмосковье.

Васька же просидел в коридоре, около реанимации, примерно часа три. Жизнь отделения, со всей его суетой, целых три часа текла перед Васькиными глазами. Больных привозили и увозили. Рядом с некоторыми несли капельницы. Некоторых привозили без сознания. Голых, прикрытых простынями.

— Слушай, пересядь, а, — сказал ему парень лет двадцати пяти, одетый в голубоватую пижаму и в такую же шапочку. — Пересядь, а то я третий раз об твои ноги спотыкаюсь!

Парень, вероятно, ожидал сопротивления. Мол, где хочу — там и сижу. Но Васька пересел. Молча.

Когда парень проходил мимо Васьки примерно раз шестой, он снова обратился к нему. На этот раз — с вопросом.

— Ты кого ждёшь? — спросил парень.

— Я сын… — сказал Васька. — А ты кто?

— А я студент… Я на практике тут. Я смотрю — ты сидишь всё, сидишь… Никого не зовёшь, ничего не просишь…

— Сейчас попрошу, — ответил парню Васька. — Разведай там, как мой батя…

И Васька назвал фамилию.

— Ладно. Сейчас всё узнаю, в лучшем виде.

Парень вышел через пять минут.

— Ты так мог ещё сутки сидеть, никого не спрашивая! — сказал он.

— Что с отцом? — Васька начал приподниматься над стулом.

— Да сиди, сиди! Ничего страшного. Пока. Твоего батю уже на операцию взяли. Его подняли внутренним лифтом. Только что. А потом должны снова сюда спустить, в реанимационное отделение, только на послеоперационную половину.

— А что там у него? Рак? Или язва? Это ты можешь узнать?

— Много хочешь, и всё бесплатно. Васька посмотрел на парня, и сказал:

— Вероятно, тебе надо заплатить… за информацию…

— Да ладно тебе! — парень махнул на Ваську рукой. — Как только узнаю, я тебе скажу.

И Васька снова остался наедине с белой стеной коридора.

И Васька начал молиться.

Молился Васька об отце. О жизни его молился Васька…

Он собирал всю свою силу. Пытался собрать.

Не сразу, не сразу получалось у него…

Много было в нём силы, но была она по разным углам Васькиного сердца растыкана — разбросана…

Много было в нём силы, но была она, в основном, направлена в другую сторону, и не хотела сразу подчиниться Ваське…

Много было в нём силы, но она — всё норовила вырваться…

Много было в нём силы, но не было у неё доброго хозяина…

Но Васька собирал силу, как мог, и Васька молился.

Сначала — для него перестало существовать время.

Потом — исчезло пространство, и только белая стена коридора маячила, какое-то время, перед Васькиными глазами.

Потом и стена исчезла.

Потом — и Васьки самого как бы не осталось. Осталась только мольба, только просьба: «Боже, сохрани жизнь отцу! Прости ему всё! Пусть не рак это будет, а язва! Боже! Пусть это будет не рак, а язва! Боже, оставь его в живых! Боже… Боже…»

— Эй, ты!

Васька очнулся от того, что его теребили за плечо. Это был его новый знакомый, студент-медик.

— Эй, ты! Заснул, что ли? Просыпайся!

— Ты… — Васька очнулся. Перед глазами был всё тот же коридор. — Что там, у отца?

— Батя твой — счастливый билет вытянул. Язва! Ему сделали резекцию, то есть — часть желудка удалили. Но — не высокую резекцию. Хуже бывает, это я тебе говорю! Зашивают уже.

— Так у него — не рак?

— Не рак, не рак! Заладил тоже! Я тебе русским языком говорю: кровоточащая язва. Почти прободная, поэтому и резекцию сделали…