Дьявольские трели, или Испытание Страдивари - [3]

Иноземцев разражается хохотом, чтобы это очередное проявление банкирской эрудиции не прошло незамеченным. Дорфман и Чернецов с некоторым опозданием присоединяются к нему. Боб продолжает ерзать на стуле — когда же чертова девка отдаст ему инструмент? Но Анечка медлит.

— А вдруг это в самом деле «страдивари»? Неизвестный? Я теперь буду по-другому тебя слушать, Роберт, внимательнее. И сам ты такой загадочный, всегда молчишь… И скрипка у тебя загадочная…

— Нет никакой загадки, — произносит Боб, глядя в пол. — Можно я возьму инструмент?

— Только если ты нам сейчас сыграешь. — Анечка Ли улыбается уголками рта. — В квартете тебя не так хорошо слышно, как Володю. А ты сыграй соло.

Несколько невозможных ответов проносятся в голове у Боба. «Я тебе не пудель, чтобы по команде прыгать через палочку», «Хорошо, я сыграю, а ты станцуй стриптиз», «Верни скрипку, я пойду отсюда», «Алексей Львович, уймите свою подругу». Мысленно сосчитав до десяти, он произносит:

— Я очень устал после концерта. И выпил. Сыграю в другой раз, хорошо?

Но Константинов смотрит на него недобрым взглядом.

— Да ладно, Боб, что тебе стоит? Какую-нибудь короткую пьесу. Здесь же не Карнеги-холл, в самом деле, все свои.

— Ну пожалуйста. — Анечка молитвенно складывает холеные ручки, на которых ни одного кольца: подруга Константинова презирает ювелирку, самое дорогое украшение в этом подвале — она сама. Скрипка при этом покоится у нее на коленях, так что Иванов болезненно морщится, предчувствуя падение инструмента.

В довершение всего Иноземцев больно пинает Боба под столом, стараясь, чтобы Константинов заметил это его движение.

Боб принимает скрипку из Анечкиных рук и идет к маленькой сцене. В клубе они не одни, и из разных углов раздаются одобрительные хлопки. Спонтанные музыкальные номера здесь — обычное дело. «А и сыграю, черт с ними», — решает Боб, справившись, опять же путем внутреннего счета до десяти, с желанием бодро исполнить «до-ре-ми-до-ре-до» — музыкальный эквивалент «а пошел ты…». Сегодня его день, и, оказавшись на сцене, он уже не чувствует ни усталости, ни унижения, поднимает смычок и в порыве бесшабашной смелости выдает четвертую часть «Дьявольских трелей» Тартини. В последний раз он играл эту вещь на выпускном концерте в консерватории, но уже через минуту чувствует, что каждая нота въелась ему в память и он ни разу не ошибется. Акустика в подвале совсем не подходит для скрипки — здесь она прямо-таки ревет, хотя инструмент Боба вообще-то не очень громкий. В воздухе разве что не пахнет серой. Сатанинские аккорды вырываются из-под смычка автоматной очередью, отскакивают рикошетом от стен — Бобу кажется, что вместе с кусками отстреленной штукатурки, — так что пора гостям прятаться под столы. Чтобы завершить лучший вечер в жизни скрипача Боба Иванова, эти две с половиной минуты — да, увлекшись, он бешено задрал темп — были просто необходимы. Когда он опускает скрипку, никто не аплодирует, и он, ссутулившись, возвращается на место, заворачивает своего «страдивари» в платок и убирает в футляр.

Иноземцев сидит бледный в цвет стен, все же не пострадавших от артиллерийского натиска Иванова: первая скрипка знает, что так ему не сыграть никогда. Дорфман и Чернецов, парни не завистливые, вытаращились на товарища, приоткрыв рты.

— Вот это да, — выдыхает Константинов.

А у Анечки Ли на глазах слезы.

— Прости меня, — говорит она вдруг.

Боб пожимает плечами:

— Тут все звучит неправильно.

Чернецов наливает Бобу полный стакан виски. Иванов выпивает его, не отрываясь. Чернецов снова наполняет стакан. Отпивая еще, Боб чувствует, что вечеринка закончилась.

— Я пойду, ладно? — говорит он, поднимаясь.

— До послезавтра, не забудь! — слышит он голос Иноземцева, уже повернувшись спиной к столу. Это Коля показывает, что он еще первая скрипка. «Он что, серьезно думает, что я хочу на его место?» — удивляется про себя Боб, выбираясь в пустой Леонтьевский переулок.

Из лужи на него смотрит полная луна, и он задирает голову, чтобы увидеть ее в подлиннике. Хочется выпить еще, но в «Реставрацию» возвращаться глупо, в какое-то новое место идти в одиночку неохота, а в магазинах ничего крепкого уже не продают. Ну и черт с ним, — домой, спать. Боб шагает в сторону метро: домой — это на Каховку.

Выйдя на купающуюся в теплом свете фонарей и еще людную Тверскую, он ощущает в кармане вибрацию телефона. Эсэмэска с незнакомого номера: «Позвони мне. А.». Кто-то отправил не туда, решает Боб. Чтобы ошибка не кончилась какой-нибудь драмой, отбивает ответное сообщение: «Вы ошиблись, отправьте снова». И продолжает путь вверх по Тверской, но через минуту телефон снова требует внимания. «Я не ошиблась, глупенький. Аня Ли». Иванов прячет телефон в карман и идет своей дорогой. У него нет ни одной причины звонить Анечке Ли, и, что бы она ни хотела сказать ему, — подождет до следующей вечеринки, на которой «Сибелиус-квартету» придется играть по воле спонсора.

Но в метро Боб помимо своей воли думает о том, зачем он понадобился Анечке. Ни один музыкант не может полностью игнорировать слезы на глазах красивой женщины, только что внимавшей его игре. Ну, наверное, она хотела сказать, что ей понравилось. Но тогда почему сама не позвонила? Да понятно почему: ни на минуту не забывает, кто она и кто он… Укрепившись таким образом в решении не пускать в свою жизнь подружку Константинова, Боб достает из переднего кармана футляра ноты — квартет Берга, который Иноземцев хочет включить в новую программу. Такое на вечеринках, прямо скажем, не поиграешь, думает Иванов, просмотрев начало партитуры. Линейки слегка плывут у него перед глазами, разбираться, что тут к чему у заумного австрийца, становится лень, и Боб застывает, глядя на тянущиеся за окном напротив связки проводов — они будто ночная река в пластилиновом мультике.