Дягимай - [26]

Один из тройки схватил меня за лацкан пальто, выбив сапогом из рук портфель, и так ударил, что я отлетел на обочину и плюхнулся в сугроб.

— Предатель!.. Пулю ему в лоб!

— Не стоит из-за такого сморчка патрон холостить, — с презреньем бросил третий. — Повесить его на собственном ремне, и вся недолга. Или — чего возиться? — садануть прикладом по башке, пусть подыхает в снегу.

— Встань! — заорал тот, с которым я когда-то учился в гимназии. — Ты знаешь меня? Знаешь, продажная шкура, не отнекивайся! — рассвирепел он, когда я молча замотал головой. — Но мне теперь все равно: родителей моих вывезли, а на родню мне начхать. Ничего не боюсь. Понимаешь, что тебе говорит Альгирдас Бутвила, большевистское отродье? Ничего не боюсь.

Да, я понимал, что он говорит, очень хорошо понимал: ему нечего было терять. Нечего, кроме жизни, поставленной на карту.

Я невольно прикрыл ладонью сердце. Оно билось громко и безнадежно. Долго ли осталось?

— А ну-ка выкладывай свое собачье удостоверение. Ты что, не слышишь? Где твой комсомольский билет, спрашиваю?

Я стоял как вкопанный. Впервые в жизни меня охватило такое странное состояние: в голове светло-светло, мозг работает безотказно, а тело сковано намертво: шага не шагнешь, языком не пошевелишь, сухие, как наждак, губы не оближешь…

Я не заметил, кто из них ударил меня кулаком по лицу первый. Посыпался град ударов — в голову, в плечи… Меня пинали ногами, когда я рухнул на твердый, накатанный санями, проселок. Обыскали все карманы, отодрали подкладку пальто и бросили меня, избитого, окровавленного, почти без сознания. Комсомольский билет они все-таки не нашли. Отправляясь из Епушотаса домой, я зашил его в правой штанине. Они бросили меня и скрылись так же неожиданно, как и возникли. Я долго не мог взять в толк, почему меня не укокошили. Может, засомневались: комсомолец ли я? А может, в последнюю минуту в Альгирдасе Бутвиле проснулся человек? Может, вспомнил он, как мы оба выступали за гимназическую баскетбольную команду? Нет, все было куда проще: видно, кто-то из них учуял что-то подозрительное, и все сиганули в кусты. Надо сказать, они вовремя улепетнули. Еще минута, и попали бы в руки к Жгутасу-Жентулису. Его люди преследовали банду Бутвилы. Осенью, когда я вернулся в Вильнюс, в университет, я уже знал, какие чувства одолевают человека, оказавшегося с глазу на глаз со смертью.

А ровно через два года, когда я перешел на третий курс… Да, Ефимья, мне было трудно поверить в то, что сказал мне комсорг факультета.

……………………………………………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………………………

Секретарша. Товарищ секретарь, Лаукува на проводе. Товарищ Малдейкис.

Даниелюс. Соедините. А, Аполинарас! Очень приятно. Вспомнил, значит, соседа. Чем могу служить?

Малдейкис. Терпенье, мой друг, терпенье. Сейчас узнаешь. Если не шибко занят.

Даниелюс. А когда, скажи, мы свободны? Да ладно, иногда можно позволить себе такую роскошь: оторваться от дел и побыть простым смертным.

Малдейкис. Ты, брат, часом, не философ? Тебя, вижу, женитьба ничуть не изменила.

Даниелюс. Изменила. Но только не в том роде, в каком ты думаешь. Иногда ловишь себя на мысли, что человеку и впрямь необходимо маленькое потрясение, чтобы открыть в себе нечто новое.

Малдейкис. Это я от тебя уже слышал. Ты это предлагал мне как противоядие от здравого смысла.

Даниелюс. От цинизма — так точней.

Малдейкис. Цинизм! Ну и лексикон же у тебя! Я сегодня не расположен спорить. Лучше скажи, как дела? Это правда, что ты против идеи механизированных животноводческих комплексов? Говорят, у тебя даже с верхами стычка была.

Даниелюс. Кто сказал, что я против? Идея прекрасная. Но она должна пройти испытание временем. Правда, за рубежом такие комплексы полностью себя оправдали. Но мы с тобой не за рубежом живем. У нас совсем другие условия. И нечего обезьянничать — механически переносить чужой опыт на нашу почву. Давно, брат, доказано жизнью: слепое подражание отрицательно сказывается не только на экономике, но и на психике.

Малдейкис. Я тебя вроде бы неплохо знаю. Не думаю, что выкручиваешься, просто боишься риска.

Даниелюс. Риска здесь никакого. Рискуешь, когда за что-нибудь берешься по своей инициативе.

Малдейкис. Не скажи!.. Наш район дал слово построить межколхозный механизированный комплекс на десять тысяч голов. Настоящую фабрику свинины! Если строительство не оправдает себя, как ты думаешь, кто ответит? Аполинарас Малдейкис! То-то… И я, брат, рискую. Пусть не по своей инициативе, но рискую.

Даниелюс. Жизнь рассудит, кто прав, кто неправ. Мое мнение — такие гиганты строить нечего. Для начала разумней построить один комплекс на две-три тысячи голов. А потом посмотрим.

Малдейкис. Может, ты и нрав, но я, брат, согласен с мнением вышестоящих товарищей. А что слышно со строительством фабрики в Гедвайняй? Ведь ты, кажись, всему этому голова…

Даниелюс. Голова, голова!.. Взвалили ответственность на мои плечи… как бы не надорваться.

Малдейкис. Не скромничай. Знали, на чьи плечи валить. Ну и везет же тебе, Даниелюс, такая махина строится. Лучшего повода показать, на что ты способен, и не найти. Мне бы такой… Я бы, брат, себя показал — у всех бы в глазах зарябило! А теперь день и ночь господа бога распекаю, почему он, всемогущий, не пустил воды Скардуписа через мою Лаукуву.