Дядя Зяма - [31]

— Ты?! — только и смог хрипло прорычать Зяма.

Но изумление двоюродных брата и сестры было так велико, что они еще мгновение продолжали стоять, как стояли, обнявшись и прижавшись друг к другу. В это критическое мгновение до Зямы дошло: вот откуда все взялось — Гнесино упрямство, зашвырнутая в погреб галоша Грунима, сожженная тетрадка с красивым почерком, худоба Шикеле!.. И тут его охватил гнев.

— Пошла вон отсюда! — сказал Зяма дочери тихо и жестко, но загородил выход для Шикеле. И как только Гнеся выбежала из сукки, дядя Зяма начал с двух рук лупить своего близорукого племянника по лицу, по голове, по плечам и по чему попало обоими свежевыделанными бобрами. Это выглядело так, будто он выбивает сырые шкурки о живой столб, который гнется под ударами во все стороны. При этом дядя Зяма хрипло и злобно рычал:

— К отцу езжай! К своему отцу! К отцу!

На следующий день в Зямином доме уже никто не заглядывал в бесхозно валявшиеся бухгалтерские книги. А еще через день на минхе Зяма узнал от Ехиэла-хазана, что его постоялец Шикеле пакует вещи. Уже договорился с извозчиком до Погоста, шесть часов на санях. Шикеле собирает вещи и плачет. Прямо жалость берет смотреть.

Зяма сунул две четвертные бумажки Ехиэлу-хазану в руку, а потом буркнул:

— Передайте ему!

И в тот же вечер, после майрева, Зяма через Грунима-шадхена написал в Киев: если семейство Пик соблаговолит приехать, то, с Божьей помощью, можно писать тноим[120].

Моте-маршелок [121] со своей флейтой Пер. М. Рольникайте и В. Дымшиц

1.

В Зямином доме уже почти неделю готовятся к свадьбе. Гнеся, старшая дочь, выходит замуж за Мейлехке Пика, этого одаренного киевского паренька — зятя, обладающего всеми мыслимыми достоинствами и настоящим почерком. Зяма, чтобы Гнеся не затосковала об этом нюне из Погоста, то есть о Шикеле, принялся ее уговаривать-заговаривать с помощью Грунима-ландшадхена. Зяма рассказывал дочери, какое счастье ждет ее в Киеве. Ей будет там так хорошо! В начале лета она, например, поедет со своим суженым в Киев не просто так, а на пароходе по Днепру[122]. Наслаждение, а не поездка! Река течет через горы и долы, поля и леса. Крестьянские бабы приносят на продажу свежие ягоды в соломенных кузовках. А удобства на пароходе! Это не тот пароход-калека, который ходит между Шкловом и Могилевом. Целый город, а не пароход. В Киеве ее суженый займется делами своего отца. Лес так лес, лен так лен, сахар так сахар. Почему бы и нет? Шутите, Киев! Ну а пока муж будет целыми днями занят, она сможет «учиться на зубного». Потом она откроет свой кабинет, и когда-нибудь к ней приедут папа с мамой — и она будет лечить им зубы бесплатно… Ничего, пусть только Гнеся не волнуется. Папа с мамой плохого не посоветуют. Хе-хе… И вообще…

Последнюю уступку про «учиться на зубного» и кабинет придумал реб Груним. Все-таки ландшадхен. Сразу, как бы в шутку, дал понять Зяме, что, когда в человеке разыграется дурное побуждение, вот как у его Гнеси — «учиться на зубного», ему надо бросить косточку… Лишь бы не лаял…

Ну, человек ведь не железный. Гнеся стала прислушиваться. Генка-шалунья, младшая сестра, перестала насмехаться над старшей, зато теперь сестры ночи напролет шушукались в кроватях, так что, проспав, опаздывали к завтраку. И каждый день после утренней молитвы Зяма снова и снова ставил перед Гнесей один и тот же больной вопрос:

— Как нам поступить, доченька?

Как нам поступить? Гнеся больше не отвечала отцу «нет», но и не говорила «да», а произносила только какие-то неопределенные слова, вроде «оставьте меня» или «ах», или «не знаю» и тому подобное. Долго ли, коротко ли, но наконец Груниму-шадхену и Зяме стало ясно, что «тесто поднялось», можно «печь» тноим, а там, не откладывая, — и свадьба.

Когда опять приехали киевские сваты, Гнеся сама удивилась, как быстро она забыла своего бледненького, бедного двоюродного брата из Погоста, хотя тосковать по нему она все-таки тосковала. Но… Может быть, это было вовсе не то, что ее папа называет «не картошка», не влюбленность, а просто сострадание к Шикеле, к его застенчивости, хилости, к его местечковым манерам?.. Сперва Гнеся совсем было растерялась от привезенной киевскими сватами суеты большого города, от коробок шоколада и засахаренных фруктов, сулящих возвышенные наслаждения, от всех этих шелковых блузок и браслетов, от «интеллигентных» ужимок сватьи и маклерских баек свата. Все это ее смущало, но потом стало убаюкивать, пьянить. И помолвка прошла совершенно гладко.

Чтобы не оставить Гнесе времени на раздумья и чтобы она не смогла передумать и, упаси Бог, списаться с Шикеле, Зяма торопился со свадьбой. Он кипел и горел. Не помогали ни Михлины крики, ни советы добрых людей, ни сетования портных, что они не могут разорваться на свадебную одежду и для невесты, и для сватов. Рублем больше, рублем меньше, но чтобы работа была готова! Он, Зяма, знал свою Гнесю, свою паву с большими изумленными глазами… Он боялся упустить из рук такого одаренного зятюшку с таким почерком, как Мейлехке Пик.

После помолвки даже Гнесе стало казаться, что Мейлехке Пик на самом деле одаренный молодой человек, потому что он продемонстрировал ей, что, кроме красивого