Дядя Джо. Роман с Бродским - [83]

Я так и скажу на местном телевизионном канале или в отделении ФСБ. Скажу, что во мне до сих пор сохранился инстинкт охотника и рыболова. Умел же я ходить с бреднем, сбивать кедровые шишки, пить неразбавленный спирт, есть сырую рыбу. Моя первая подруга вышла замуж за человека, который мог предсказать начало ледохода минута в минуту. Дурачок, фантик, королевич Елисей в джинсовом комбинезоне, но его знание реки… Именно их любовь и подлость освободили меня для бескрайней и веселой жизни, которая до сих пор продолжается. Человек, родившийся у реки, должен быть склонен к перемещениям. У озер люди вынуждены покрываться прыщами недовоплощенности. Я перемещающийся человек. Лицо перемещенное.

— Как много вы недобрали в этой жизни? — спросил журналист с недобрым лукавством. — Планы молодости осуществлены?

— Я уже не помню об этих планах. То, о чем я мечтал, сейчас выглядело бы бессмысленным. Каждому овощу — свое время.

— Вы могли бы достичь в вашей жизни значительно большего.

— Чего, например?

— Большего влияния.

— На кого?

— На людей. На политиков. На литературный процесс.

Я иногда думал об этом. Хотел поставить на место титулованных графоманов, очистить от скверны не только литературный, а весь культурный мир. Это забылось в одно мгновенье. Что-то случилось. То ли во мне, то ли в России, но я потерял интерес к справедливости. Активная жизненная позиция — это не про меня.

— У меня эта мысль возникает, только когда я болен. В принципе, влияние мне нужно для решения собственных проблем. Отечественная словесность больше этой проблемой не является.

— Вас должен знать читатель.

— Разберется читатель. Я не то чтобы об этом думаю, но уверен, что разберется.

Я действительно не сомневался в этом. Такова особенность моего организма. Нет ничего серьезного на свете — и всё. Когда ты так считаешь, тебя невозможно развести на обиду, гордыню, мораль, политику, философскую систему. Не надо вестись ни на что. Тебя разводят, а ты не ведись.

— Вы религиозный человек?

— В бога верят в молодости. Сейчас-то зачем? Молодость — время иллюзий, увлечений, красивых идей. Мне пятьдесят пять лет. Бродский в этом возрасте уже умер. К религии относился с уважением, но без фанатизма. Регулярно писал стихи под Рождество. Каждый человек живет и стареет в своем личном времени. Мне вот сейчас кажется, что у меня все только начинается. Хорошо, если не ошибаюсь.

— Про бога уточните, пожалуйста.

— В бога от страха верят? От неопределенности? — попытался вспомнить я. — Откуда этому взяться на старости лет? Разве что с похмелья. — Я посмотрел на вертящуюся сигаретку в руках у телевизионщика. — Проблема в том, что бог постоянно доказывает свое существование. У меня в жизни было невероятное количество экстремальных ситуаций. Переворачивался на машине, прыгал с поезда, устраивал и устранял пожары, тонул… Одним везением объяснить этого не могу. Мне кто-то помогает. Не знаю только кто.

— Вам по-прежнему снятся тексты книг?

— Снятся, но я привык. Почти не обращаю внимания.

— Вы смирились с действительностью?

Я уставился на собеседника с диковатым выражением лица. Мысль о контракте с реальностью редко приходила мне в голову. В более юном возрасте она меня тяготила своей ущербностью и материализмом, но потом я стал жить на автопилоте, не замечая ничего вокруг.

— Свобода предполагает отсутствие всяческих надежд, — сказал я. — Любые комплексы, ведущие к расщеплению сознания, надо нещадно в себе глушить. Другого рецепта обращения с современностью я не знаю.

Меня радовало, что парень не врубается в смысл моих слов, но я, по существу, сказал ему о том, что держало меня всю жизнь на этой земле. «Мировая молодящая злость». Лучше не скажешь.

— Кто шантажировал вас на протяжении вашего нью-йоркского периода жизни?

— Не знаю. У меня есть догадки. Вполне вероятно, что это делал мой отец, чтобы вернуть обратно в Россию. Я не могу быть в этом уверен.

— Да? И вы не поссорились после этого?

— Отец есть отец.

— Сохранились ли ваши американские связи? То, что вы ушли от суда и прочих инцидентов, говорит о серьезной поддержке.

— Связи не сохранились. Поэтому я перестал кого-либо убивать, — сообщил я с хохотом. — Я, в общем-то, стараюсь дружить с мозгом.

— Вы — счастливый человек?

— О боже. Только не это. Понятия не имею, что это значит.

— То есть вы довольны своей судьбой?

— Я не знаю, выиграл я у нее или проиграл. Выиграл хотя бы потому, что не сижу на привязи и ни от кого не завишу.

На самом деле я пришел на Канал-24 в родном городе, чтобы рассказать, что я делаю руками фиги во сне.

Я узнал об этой привычке в подростковом возрасте. Мне сказал о ней со смехом мой приятель. Он застал меня спящим и увидел, что я сплю с очевидной комбинацией пальцев. Правой рукой я сделал во сне кукиш, фигу, которую не утаишь. Тогда это показалось случайностью, но с тех пор много воды утекло, а привычка осталась. Это болезнь. Болезнь фиги. Это невысокая, незаразная болезнь. Она тиха и безобидна. Во сне я делаю фиги и поэтому боюсь засыпать в таком общественном месте, как самолет, — тем более когда он летит над землей, на которой я родился.