Дядя Джо. Роман с Бродским - [40]

Притащил с улицы старинный пузатый телевизор, похожий на аппарат из старого диснеевского мультфильма. Когда включил его впервые, увидел черно-белого Жириновского. Тот был с визитом в Штатах и вещал нечто пугающе непотребное. Россия в те времена играла немалую роль в американском сознании. Ельцин поздравлял меня с Новым годом по одному из публичных каналов, люди в супермаркетах утверждали, что русские мигранты лучше гватемальских. О научных связях и говорить нечего. На них я строил свою финансовую карьеру. Мы обгоняли американцев в области сильноточной электроники. Этим было глупо не воспользоваться. Пока что я не стал миллионером, но обзавелся креслом-качалкой и набором трубок. Пальмой в горшке. Комодом для постельного белья. Торшером. К тому времени у меня была довольно приличная обстановка. Кроватей не хватало, и впоследствии мы с гостями спали на кухне и в спальне, завернувшись в газеты.

Курицын в 90-х придумал «русский постмодернизм». Вел за него войну без щита и забрала. В Хобокене мы эту тему не поднимали. Пили водку и ели розы.

— Твою Америку надо отменить, — говорил Слава. — Тупиковая ветвь цивилизации.

— А куда мы будем ездить в гости? — трубил Ваня Жданов.

— Пойдемте знакомиться к Люси. Старик не зря так ее рекламирует.

Клуб любителей осьминога

Фарисеи и книжники вычислили Хобокен на карте своего изгнания быстро. Не помню, когда и как я с кем познакомился. Вскоре знал всех, кого до́ лжно знать в этом городе, будучи русским литератором.

— Изучайте курятник, — говорил Дядя Джо. — Они охмуряют каждого новенького. Имейте в виду: поматросят да и бросят.

Я на этот предмет не обольщался. Люди, считающие себя лучшими представителями человечества, в круг моих интересов не входили. Я всегда старался общаться с теми, кто мне интересен. Эмигранты — маленький народ. Зачем их винить за отсутствие масштабных замыслов? Я оказался в Штатах вольным переселенцем, типа моего прадеда, переехавшего из Донбасса в Кузбасс. Доказывать лояльность местным потребности не имел, ненависти или обиды в отношении России не испытывал.

Мы продолжали пьянствовать с Курицыным, Ждановым и Калужским, не считая дни. Саша был когда-то председателем Свердловского рок-клуба. Потом администратором у группы «Наутилус Помпилиус». Теперь искал счастья за океаном. Мы жили на разных побережьях и встрече были рады особенно.

Пригов с Курёхиным уехали к Константину Кузьминскому[51] в Бруклин. Аркадий Застырец — к бывшей ученице в Бронкс. Драгомощенко отправился на Манхэттен к Оксам, у которых обычно останавливался. Искренко улетела в Москву. В пределах досягаемости оставалась группа «пожирателей роз».

В один из этих беспробудных вечеров нам позвонил Александр Генис и пригласил нас в гости на ужин.

— Русская кухня в изгнании? — догадался я.

— Я приготовил для вас осьминога, — сказал Александр торжественно.

Он прислал за нами такси, и вскоре мы были у него на кухне.

— Где осьминог? — поинтересовался Жданов, когда мы вошли в дом. — Они бывают большими, топят корабли.

Я спросил, где Петр Львович, почему-то считая, что «братья Гонкуры» должны жить вместе. Оказалось, что всё не так просто.

Генис обитал в уютном кондоминиуме, принимал нас на втором этаже, в ярко освещенной гостиной. С испанской бородкой, в уютном домашнем халате, он походил на русского писателя прошлого века. Супруга Ирина оказалась жизнерадостной блондинкой. Она с интересом осмотрела прибывших мужчин и сказала, что нас нужно кормить. Во мне что-то переключилось, и я неожиданно заговорил на украинском. Душа требовала перемен и, если их не получала, меняла во мне что-то сама, по собственному усмотрению.

— Де у вас тут вибральня? — спросил я, пугаясь звуков собственного голоса.

Саша, к моему удивлению, меня понял и проводил в туалет. Когда я вернулся, компания сидела за столом с маленькими рюмочками аперитива; разговаривали о погоде. Генис поднялся, чтобы провести краткую экскурсию по дому.

— Хороша бiблiотека, — сказал я, впадая в панику от своей мовы.

Украинские корни во мне присутствовали и, возможно, пышно произрастали, хотя в Киеве я был лишь один раз в жизни.

— У вас е книга «Рукопис, знайдений у Сарагосi»[52]? — спрашивал я, уверенный, что книги не будет.

Генис провел меня в библиотеку, где на видном месте красовался его совместный портрет с Владимиром Сорокиным[53]. Ваня неприлично заржал, но Курицын ущипнул его за ляжку.

— Вот, пожалуйста, — сказал Генис и вынул роман Потоцкого привычным жестом.

— Цikaво? — спросил я. — Я бачив кiно з Цибульським.

— Это целый трактат по сравнению с кино. Вы интересуетесь польской культурой?

— Дуже. Тiльки зараз зацiкавився.

Подобный лингвистический сдвиг произошел со мной впоследствии, когда я познакомился с Сашей Соколовым. С ним я заговорил на венгерском.

— Месяц, наверное, стеснительный, — предположил Жданов, когда услышал про мое многоязычие.

— Да уж, — ухмыльнулся Курицын. — Застенчивый мальчик.

Саша Калужский взялся помогать по кухне. Пиршество было по-мужски скромным. Мы отведали борща и котлет с пшенной кашей. Я уже ожидал компота из сухофруктов, когда хозяин внес на блюдце осьминога. Небольшого, с перепонками на щупальцах. Миниатюрного осьминога. Карликового осьминога. Осьминога-младенца. Потопить корабль такой осьминог не мог, разве что спичечную коробку.