Дядя Джо. Роман с Бродским - [39]

Курёхин играл характерные для него бесконечные незапоминающиеся мелодии. Если в потоке звуков появлялась гармоническая вставка, народ аплодировал. Для разнообразия Курёхин иногда останавливался и смолкал, как Джон Кейдж[49]. В качестве фирменного трюка пролез один раз под роялем, встав на четвереньки.

На утренних семинарах все отчитались нормально, несмотря на вчерашние возлияния. Саймон не был доволен, как я продекламировал его переводы, но я сказал, что специально адаптировал их для русского слуха.

Вечером намечались главные читки. Большая аудитория Киддера оказалась битком набита студентами. Поэты выступали с переводчиками. Многие приехали вне программы, но были вызваны на сцену. Пришла Марина Тёмкина[50], из Чикаго прилетел Илья Кутик, из Канады — прозаик Михаил Йоссель. В те дни мы подружились с Алексом Сигалом, он до сих пор переводит наших поэтов на английский. Антологию к мероприятию мы с Фостером издать успели. Всё как у взрослых людей.

Джон Хай и Нина Искренко прилетели за час до чтений из Сан-Франциско и показали перформанс со шваброй. Курёхин взял на руки Пригова, и тот прочитал «Капельку крови» в положении Христа-младенца. Академичный Драгомощенко стихи нашептывал. Лин Хеджинян усиливала его голос. Аркаша Застырец чеканил тексты, как речевки. Юля Трубихина нагнетала загадочности. Еременко просто каким-то тайным образом незримо присутствовал. Я пел. Петь и разговаривать я мог с одинаковой легкостью. Критики в лице Марка Липовецкого и Славы Курицына представили в брошюре свои доклады. Американцы выступили достойно, но незаметно.

Стихи свои поэт Жданов читал с утра по всем коридорам. Ему нравилось пугать студентов. Выходил в парк — и декламировал стихи деревьям. Подходил к реке — и тоже что-то нашептывал. К вечеру он устал. Патрик Хенри хорошо прочел Ванины переводы, но когда дело дошло до самого Ивана Федоровича, тот неожиданно ослабел. Он прочитал стихотворение про «Птицу, которая тень полета», начал большое стихотворение «Расстояние между тобой и мной…», но на середине, не обнаружив достаточного внимания англоязычной публики, сказал по-русски «идите вы на хуй» и удалился.

Пригов после вечера отчитывал его с менторским садизмом.

— Тебя пригласили сюда работать. Оплатили дорогу, дали суточные. Ты позоришь русскую поэзию.

Жданов невозмутимо молчал. Раскаяния не испытывал. Сзади к нам подошел Петр Вайль, обнял, насколько мог, всех. Предложил дружить. Мы немедленно согласились. Добряк-человек, обаяшка. Он хотел быть таким и таким выглядел. Проведший лучшие годы за железным занавесом, он когда-то мечтал увидеть Венецию и Бруклинский мост — и его мечты сбылись. Он удивлялся, что русские в отличие от немцев не испытывают комплекса вины за прошлые грехи. И объяснить ему за время нашей дальнейшей дружбы нелепость этой претензии я так и не смог. Американцы разве испытывают вину? Покаяние портит карму. Нужно признать ошибки и более их не повторять. Демократический барбудос, за все время нашего знакомства он так и не сообщил мне своего отчества, считая это архаическим.

— Обращаться удобнее, — настаивал я. — Можно назвать вас Петром. Можно Львовичем. Можно Петром Львовичем. Появляется вариативность в использовании обращений, игра.

— Отчества я вам не сообщал.

— Это предположение, Петр Маркович.

Вайль подарил мне «Русскую кухню в изгнании». Пожелал мне овладеть кулинарным искусством.

— Изгнанником себя не чувствую, — признался я. — Надо? У вас так положено?

— Да нет, — улыбнулся он. — А книжку почитайте. Духовная пища должна быть в гармонии с телесной.

Как ни странно, книга впоследствии мне пригодилась.

Белые розы

В день закрытия фестиваля у Славы Курицына случился день рождения, и мы продолжили возлияния на моей блат-хате. Ксения сразу после концерта улетела в Каролину. Мы проводили ее до такси и принялись за контрафактный «Абсолют». По требованию именинника закусывали лепестками белых роз. На всякий случай я купил колбасы и хлеба. Джонни спустился со второго этажа посмотреть на цвет российской словесности. Он поднял тост за дружбу народов и слияние культур, но на прощание напомнил:

— Только не Люси. Чтобы ноги ее здесь не было.

В слияние культур он не верил. Считал существование российской державы ментальным и географическим недоразумением. Ушел, даже не попробовав вкуса розы.

Мою террористическую квартиру на Джефферсон-стрит я обставлял тем, что бог пошлет. Стол, несколько стульев и комод мне одолжил Норман, пожилой еврей из Стивенса, с которым когда-то работал Эрик. Норман недавно побывал в России. Посетил Эрмитаж и переспал с русской проституткой. Ценой за услуги остался недоволен, но народу, вставшему на путь демократии, решил помочь. Эрик считал, что Норман теперь звонит мне каждый день и спрашивает, как поживают его стол и стулья. Я ухмылялся. Опись Норман действительно провел детальную. Включил пепельницу, сковородку, кастрюли. Посуда была старой и проржавевшей, и я решил, что могу позволить себе купить новую. Раскладушку я приобрел в комиссионке. Вторую — нашел на улице. С улицы притащил и большой двуспальный матрас, который положил на эти раскладушки, сделав себе обширное ложе для приема дам. Стены украсил портретом классика американской поэзии Ральфа Уолдо Эмерсона и фотками моделей, вырванными из журнала Vogue. Линда Евангелиста с сигаретой, молоденькая Жюльет Бинош, групповой портрет голых манекенщиц Хельмута Ньютона «Они идут», который я купил в Виллидже.