Двуликий любовник - [4]

Когда тоска и горечь воспоминаний становились невыносимыми, он наклеивал рыжеватые элегантные усики, и это несколько оживляло его безмятежно-уны­лое, без единой морщины лицо. У Мареса были высо­кие гладкие скулы, жидкие волосы и медового цвета маленькие живые глаза. Сидя на тротуаре со старень­ким аккордеоном в руках, он бойко наигрывал пасо­добли[3], а висящий на его груди плакат гласил:

нищий безработный чарнего

представляет уважаемым каталонцам

грустный провинциальный спектакль

помогите, пожалуйста

Просидев битых полтора часа, Марес заработал все­го четыреста песет. Тогда он перебрался в центр Рамблы, сел на асфальте у входа в метро «Лицео», постелил перед собой газетный лист, перевернул плакат другой стороной и с большим чувством принялся наигрывать «Cant dels ocels»[4]. Надпись, красующаяся у него на гру­ди, теперь выглядела так:

Родной сын Пау Казальса просит помощи

Популярная песенка Казальса наводила на него то­ску. Какие-то прохожие остановились рядом, читая надпись. Их лица выражали недоверие. Один из них приблизился к нему: ухоженный толстяк в сияющих поскрипывающих туфлях. Он опустил левую руку в карман брюк, но денег оттуда не достал.

— Простите, уважаемый, — проговорил он по-ката­лонски с кроличьей улыбкой, — в этой надписи ошибки.

— Что вы такое говорите, добрый человек? — про­стовато ответил Марес по-испански.

— Как! — изумленно воскликнул толстяк — Вот те­бе и раз: родной сын Пау Казальса не говорит по-каталонски?! Ну и дела!

— Видите ли, — оправдывался Марес, — я вырос в Альхесирасе, меня воспитывала мать, которая была простой служанкой в доме нашего прославленного маэстро и патриота...

— Ну и дела! — Физиономия толстяка искривилась в кислой гримасе. — Так, так.. — все повторял он, удаляясь.

Несмотря на это маленькое происшествие, меньше чем за два часа Маресу удалось заработать три тысячи песет, и вдобавок не какой-то там мелочью, а монета­ми по сто и двести песет.

3

Около полудня он принялся наигрывать песенки Эдит Пиаф. Его тоска улеглась, и ему вполне хватало обще­ства бледных теней, скользящих по Рамбле или про­плывающих в его воспоминаниях. Опустив голову на аккордеон и прикрыв глаза, он заиграл «C'est à Hambourg»[5]. Ему представлялись гудки пароходов и сырой прибрежный туман, окутывающий печальную проститутку, которая, прислонившись спиной к фона­рю, окликала матросов. Неожиданно этот затасканный образ остро напомнил ему его бывшую жену, Норму Валенти: тридцать восемь лет, социолингвист, очки с толстыми стеклами и великолепные ноги. В эти мину­ты она, должно быть, сидела за одним из столов в офи­се Главного управления языкового планирования. Он ясно видел ее, независимую и соблазнительную, в юб­ке из черного сатина и чулках в сеточку. Вот она, поло­жив ногу на ногу, разговаривает по телефону. Размыш­ляя о ней, он проиграл одну и ту же мелодию три раза подряд. В своих мечтах он опускал Норму на самое дно порочной жизни гамбургских портовых кварталов, и жалобный вой воображаемых пароходов сливался со звяканьем монет, падающих к его ногам.

Вот уже десять лет Норма ничего не желала о нем знать, и уж тем более видеть его или разговаривать с ним. Марес погрузился в нищету и одиночество, но по-прежнему был безумно влюблен в свою жену и приду­мывал множество уловок, которые позволяли ему ино­гда разговаривать с ней, оставаясь неузнанным, или просто слышать ее голос. Он поставил аккордеон на асфальт, взял несколько монет, поднялся и поспешил к ближайшей телефонной будке.

4

— Консультация по вопросам перевода[6]. Говорите.

Это был голос Нормы. Она подходила к телефону не всегда, на этот раз ему повезло. Несколько секунд Марес не мог произнести ни слова, в горле у него сто­ял комок.

— Слушаю!

— Але!

Он кашлянул и заговорил — развязно, с легкой хри­потцой и сильным южным акцентом:

— Я звоню за советом. Я, сеньора, торгую всякой всячиной, одеждой там и нижним бельем. У меня свое маленькое дело, так, пара магазинчиков. Над каждым отделом вывески на испанском, их бы надо перевести на каталонский, мало ли что... Вы-то ведь знаете, сень­ора, как ведут себя эти недоноски из «Свободного Отечества»...

— Вам, — ответила Норма по-каталонски, — надо позвонить в «Асерлус»...

— Что вы говорите?

— Позвоните в «Асерлус». — Норма перешла с ката­лонского на испанский. — Эта организация оплачива­ет десять процентов расходов учреждениям, которые заказывают вывески на каталонском. Они сотруднича­ют с нами.

— Сеньора, у меня все равно нет денег. Магазинчи­ки очень скромные, сеньора, все вывески я пишу от ру­ки. Мне нужно только, чтобы вы сказали, как пишутся по-каталонски названия одежды...

— Пожалуйста. Что именно вас интересует?

— У меня тут список, он довольно длинный, но...

— Скажите по-испански, я вам переведу. Только по­быстрее, пожалуйста.

— Ладно. Пальто...

Марес называл вещь за вещью, а Норма говорила, как это будет по-каталонски.

— Куртки... Пояса...

Он отлично знал перевод каждого слова, но вслу­шивался жадно, словно слышал их в первый раз:

— Черт, ну и словечки, и не выговоришь...

— А вы как думали, такой уж у нас язык..

— Вы очень любезны. Теряете кучу времени из-за моих дурацких проблем.