Двуликий любовник - [6]

Норма остановилась и через плечо посмотрела на свои ноги, якобы проверяя швы на серых чулках. От этих слов она вздрогнула, они явно предназначались именно ей — в переулке в этот момент не было ни ду­ши. Она почувствовала горячий укол внутри, хотела броситься прочь, но от хриплого голоса и потока не­пристойностей ноги ее словно парализовало. Съежившись в темноте и горько улыбаясь, Марес мысленно приподнял ей юбку: вот этот крошечный шрам на вну­тренней стороне бедра, незаживающий след от сига­реты той ночью, когда он обезумел от ревности, а она грозилась бросить его... Сейчас его пальцы аккордео­ниста-попрошайки вновь ласкали кожу вокруг шрама, но он уже не мог вспомнить тепло ее чулок и наслаж­дение, которое доставляли ему эти ласки. Его измучен­ная память, казалось, снова различала мягкое сияние ее обнаженного тела, мерцающий ореол, который ок­ружал ее наготу, когда с величавым спокойствием она проходила по его воспоминаниям: вот она, голая, под­ходит к звенящему от солнечного света окну над садом Виллы Валенти, вот она оборачивается и бросает че­рез плечо яростный взгляд. Как же далеко остался этот обжигающий образ!

Он все еще повторял свою непристойную скорого­ворку, и Норма, застыв, все еще слушала его, изучая швы на чулках. Потом, встряхнув своими прекрасны­ми каштановыми волосами, она направилась к дверям ресторана. Не доходя, она достала из сумки ручное зеркальце и, улыбаясь, оглядела свои накрашенные гу­бы. Марес заметил, как легкое облачко ее дыхания за­туманило поверхность зеркала и дрожащий отблеск упал на ее тяжеловатую нижнюю губу, в которой ему всегда виделось что-то животное. И, прежде чем поте­рять ее из виду, сквозь набежавшие слезы он увидел ро­зовый, дьявольский кончик ее языка.

6

«Мироздание — это какой-то чертов хаос, в котором нет ни малейшего смысла», — подумал Марес в тот ве­чер. Понурив голову, он шел по Рамбле к автобусу в сторону дома. На асфальте прямо перед ним валялась банановая кожура. Вместо того чтобы обойти ее, он решил испытать судьбу, наступил, потерял равновесие и плюхнулся на задницу, после чего, чтобы как-то от­метить это событие — не все вокруг лишено логики, — зашел в бар «Боадас» и попросил коктейль с шампан­ским, а потом и еще один.

Выйдя из бара, он вновь медленно побрел по Рамб­ле. Его память утопала в черной воде пруда на Вилле Валенти. Было десять минут одиннадцатого, и он едва успевал на последний автобус, отходящий от Универ­ситетской площади. Огни рекламы мерцали, рассыпан­ные в ночной тьме. Торговец наркотиками бесформен­ной тенью вырос у него за спиной: «Парень, хочешь порцию кайфа?» Какие-то оборванцы то и дело возни­кали у него на пути: «Братец, дай на бутерброд!» За од­ним из киосков дрожащая от холода девица окликнула его: «Красавчик, всади-ка мне до самого сердца!»

Да, вот чего бы он действительно хотел, так это вса­дить до самого сердца Норме, где бы она сейчас ни бы­ла. «Немного ласки и нежности, прежде чем снова на­валятся эти чертовы сны, — вот что мне пошло бы сей­час на пользу», — думал Марес. Он прошел улицу Пелай и на ходу вскочил в последний автобус. Жил Марес все в той же маленькой квартирке в доме № 7 по улице Вальден, в пригородном районе Сант-Жуст-Десверн. Путь был неблизкий. Он прислонил голову к стеклу и, словно погружаясь в ночную тьму и волны тошноты, мог вдоволь поразмыслить о своей печальной судьбе и немного отдохнуть от маеты прожитого дня и прокля­той пустоты жизни.

Он вылез из автобуса с аккордеоном за спиной и побрел к своему дому на улице Вальден — замыслова­тому непостижимых форм багровому строению, смут­но поблескивающему во мраке, словно панцирь ги­гантского краба, омываемый лунным светом. В эту ночь Мареса так нестерпимо мучил гнет одиночества и тоски, что он даже не слышал, как керамические плитки, которые, то и дело отваливались от стены, пролетев мимо натянутой внизу сетки, вдребезги раз­бивались о тротуар.

Дома он высыпал и пересчитал выручку, вымылся в душе и, завернувшись в черный халат, налил себе джи­на в высокий стакан. Войдя в крохотную кухню, он по­ложил в стакан несколько кубиков льда и добавил воды из-под крана. Потом еще раз сполоснул в ванной ру­ки — они все еще казались ему липкими от аккордеона и монет — и плюхнулся в кресло перед телевизором. Окно было открыто, и в ночной тьме мерцала россыпь огоньков, их болезненно мигающая вереница тянулась в сторону Эсплюгеса и Корнелья, по ту сторону от ревущего шоссе. Звонкие щелчки облицовочных пли­ток, которые за окном в пучине ночи разбивались об асфальт, походили на всхлипы. Марес вспоминал Нор­му, их первые дни в этом доме, счастье, мечты. Багро­вый дом, это диковинное сооружение, ставшее вопло­щением иллюзий целого поколения семидесятых, то­же был для них мечтой: архитектор словно нарочно придумал это жилище для антибуржуазной бунтар­ской парочки — а именно так Норме хотелось выгля­деть в глазах своих приятелей; это здание, по замыслу своего создателя, должно было выразить безгранич­ную свободу личности, иные формы человеческих от­ношений, какие не снились обычным влюбленным. Все пошло к чертям, и, слушая, как бьются во мраке плитки, Марес спрашивал себя, почему же все-таки это произошло.