Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - [99]
В первый и единственный раз на протяжении всей британской истории премьер-министр А. Веллингтон с оружием в руках (дуэльным пистолетом) отстаивал свою политику – он стрелялся с лордом Винчелси, но промахнулся, а его оппонент выстрелил в воздух и принес требуемые извинения. Герцогу пришлось преодолеть сопротивление совершенно замшелого ретрограда короля Вильяма IV. В апреле 1829 года закон об эмансипации католиков вступил в силу.
Ввязываться в конфликт с Петербургом деловая Англия не желала, поскольку экспорт товаров в Россию в три раза превосходил вывоз в Турцию и Грецию. Посол Х. А. Ливен получил два письма от владельца могущественного банка Натаниэла Ротшильда с выражением готовности, в согласии со своим братом Жаком, главой парижского дома фирмы, предоставить заем в 1 миллион фунтов стерлингов[438]. И на Уайт-холле считали длительную и далекоидущую ссору с самодержавием шагом непредусмотрительным и рискованным.
Успокоительные сигналы поступали из Парижа. Посол К. О. Поццо ди Борго сообщал: Бурбоны не желают плестись в хвосте кабинетов Лондона и Вены, ставить себя в унизительную зависимость от двух дворов. Доживавший последние месяцы режим Реставрации боялся испортить отношения с гарантом устойчивости, порядка и легальности, каковым представлялся Николай.
В том же духе поступала информация из Вены от Д. П. Татищева: состояние финансов, «медлительность и чрезвычайная осмотрительность ее кабинета» дают гарантии того, что пределы интриг она не пойдет. Еще до войны канцлер К. Меттерних попытался побряцать оружием, объявив об увеличении армии на 60 тысяч человек, но наскрести на это денег не удалось. Его призыв (декабрь 1828 года) о созыве конгресса с явным намерением сколотить на нем антироссийский фронт отклика не встретил. Австрия самостоятельной силы не представляла, бросить царю вызов не смела, и в Зимнем дворце заговорили о ее «ничтожестве». С этой точкой зрения солидаризовался виконт Г. Д. Пальмерстон, восходящая звезда либеральной партии (вигов): Австрия «по причине узости своих взглядов и несчастных предрассудков своей политики довела себя, в смысле влияния, почти до уровня второстепенной державы»[439]. Попытки Меттерниха натравить на царизм его союзников провалились, и ему оставалось пугать Николая революцией, в ответ на что царь любезно обещал российскую помощь, если венский двор окажется в беде.
«Дружеским» излияниям Меттерниха в Петербурге не верили: в глубине души он хочет объединить великие дворы «против России, убедив их, сколь важно положить предел нашим претензиям». После провала идеи конгресса канцлер стал хлопотать о европейском посредничестве. К. В. Нессельроде выражал пожелание, чтобы его австрийский коллега «впредь вкладывал меньше жара и больше осмотрительности в свои демарши с целью вмешаться в российско-турецкий конфликт»[440].
В Петербурге успокоились – открытой перебежки союзников-соперников в противный лагерь не произойдет. Опасение, как бы самодержавие не вышло за согласованные рамки, побудило троицу вновь сесть за стол совещаний. 3 (15) марта 1829 года состоялось подписание очередного протокола. В нем говорилось, что послы Англии и Франции в Константинополе будут вести переговоры от имени трех держав (чем ограничивалась их самостоятельность). При содействии французов удалось заручиться британским согласием на включение в Грецию земель Балканского полуострова по линии между заливами Волос и Арта и островов Кикладских и Эвбеи (прежде Форин-офис ограничивал пределы создаваемого государства Мореей (Пелопоннесом). Сюзеренные права султана ограничивались получением дани, выражалось пожелание установить в Греции наследственную монархию[441].
В Зимнем дворце поздравили себя с успехом. Протокол, подчеркивалось в депеше К. В. Нессельроде от 19 апреля, «обеспечивает полную безопасность наших операций в начинающейся кампании, он парализует зловредные намерения держав, которые хотели бы воспрепятствовать нам и остановить наш прогресс, он сохраняет между тремя державами видимость союза, оказывающего столь оздоровительный моральный эффект на общее спокойствие в Европе; наконец, он предоставляет в руки России решение греческого вопроса. Сравнивая это решение вопроса с тем раздражением против нас, которое в конце прошлого года повсеместно царило, бесконечными опасностями в связи с вероломными инсинуациями Австрии и высокомерными заявлениями Англии, нужно признать, что наше политическое положение чувствительно улучшилось»[442]. В этом рассуждении явственно прозвучали нотки совершенно необоснованной самоуспокоенности. Как это будет видно из дальнейшего, Форин-офис не собирался предоставлять России решение судеб Греции, а хотел установить в стране свое преобладающее влияние.
