Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - [95]

В Лондоне встревожились: пускать российский корабль в свободное плавание по греческим водам опасно, разрешить проблему в узком кругу (Лондон – Стамбул – Навплия) не удается, надо связаться с Петербургом и попытаться ограничить его самостоятельность. Каннинг стал наведываться в салон Дарьи (Доротеи) Христофоровны Ливен, в девичестве Бенкендорф, сестры шефа жандармов и супруги посла, дамы просвещенной, острого ума и, по мнению многих современников и исследователей, подлинного российского представителя в Англии. Любезность министра не знала предела, он усвоил доверительный тон: не следует полагаться на «двусмысленную правдивость лорда Стрэнгфорда» (что правда, то правда!). Вена прикрывается «тенью нейтралитета, но верить ей нельзя, ее агенты помогают туркам (совершенная истина!). При вручении Х. А. Ливеном новых верительных грамот король Георг IV вышел за рамки протокола и рассыпался в похвалах царю: «Твердое и величественное поведение посреди достойных сожаления сцен 14 декабря вызвало у него восхищение». Николай, по словам Георга, «заслужил благодарность всех суверенов за великую услугу делу всех тронов»[422].

В Петербурге встретили британские авансы благосклонно, сознавая, что позиции Лондона и Вены отличаются не только в нюансах. Габсбургская монархия в лице канцлера К. Меттерниха не допускала даже идеи образования христианских государств на Балканах, поскольку они могли стать центром притяжения для проживавших в ней сербов и румын. У Великобритании подобных опасений не существовало. Каннинг допускал государственное строительство в регионе, но осторожное и ограниченное, чтобы оно не угрожало существованию Османской империи. Он решил изменить отношения с Россией и от саботажа ее усилий по урегулированию балканских дел перешел к более тонким маневрам. Раз предотвратить ее выступление безнадежно, следовало лишить его одностороннего характера, связать партнера, взять под свой контроль процессы, замедлить их ход, изыскать приемлемую для Великобритании и Высокой Порты формулу договоренности с греками.

Следовало спешить. Военное счастье отвернулось от инсургентов. Султан обратился за помощью к своему могущественному вассалу, правителю Египта Мухаммеду Али. В феврале 1825 года на юге Греции, в Морее, высадились две вооруженные и обученные по-европейски египетские дивизии под командованием сына паши, способного полководца Ибрагима. Они заняли Сфактерию, крепость и порт Наварин. Временную столицу Греции Навплию (Навплион) генералу захватить не удалось, но вся Морея подверглась разгрому. По поступавшим в Петербург сведениям, Ибрагим обращал в пепел города и села, вырезал их обитателей, обращал в рабство женщин и детей. В 1825 году в Лондон поступило обращение греческого правительства с просьбой об установлении над страной британского протектората («акт подчинения»). Предложение в таком виде не устраивало Уайтхолл, ссориться с Портой кабинет не собирался. Дабы смягчить недовольство Стамбула, появилась королевская прокламация о нейтралитете. Но и сидеть сложа руки не годилось, можно было досидеться до русско-турецкой войны с ее непредсказуемыми последствиями к ущербу для Лондона. Под градом неудач инсургенты поскромнели. Форин-офису удалось выяснить, что они согласятся на автономию. А чтобы не потерять контроль за событиями на «русском фланге», Каннинг снарядил в Петербург герцога Веллингтона под самым благовидным предлогом – поздравить Николая I со вступлением на престол, а по сути – для обсуждения с ним всех восточных дел. В частности, он должен был предложить британское посредничество в урегулировании греко-турецкого конфликта. В случае отказа одной из сторон от предложенной услуги предусматривалось вмешательство обеих держав. И тут выглядывала ахиллесова пята инструкции, которой Каннинг снабдил фельдмаршала, в ней не предусматривалось действенных средств для побуждения Высокой Порты к сговорчивости, зато вполне определенно говорилось, что отказ Стамбула от посредничества не дает России права на войну[423]. Возникала перспектива удаления в дремучие дебри бесконечных переговоров.

Молодой царь был польщен приездом знаменитого полководца, трудно было найти более подходящую личность для предполагаемой беседы (если не учитывать отсутствия у Веллингтона дипломатических дарований). В результате вместо того, чтобы устранить угрозу русско-турецкой войны, герцог ее приблизил. Император усыпил его бдительность горячим заверением, что «пока Оттоманская империя существует, он будет рассматривать греков как взбунтовавшихся подданных».

Приезд в Петербург столь импозантной личности в Европе сочли признаком англо-российского сближения, что побудило Порту к уступчивости, и российский МИД воспользовался этим для урегулирования всех спорных с Турцией дел. Герцог, ознакомившись с подготовленной Нессельроде нотой, выразил согласие с содержавшимися в ней требованиями, они в основном сводились к восстановлению попранных турками положений Бухарестского мира 1812 года, заключенного при содействии британской дипломатии (тогда ведь остро стоял вопрос о совместной борьбе с Наполеоном). В письме Стрэнгфоду в Константинополь герцог объяснял свою покладистость: если Турция не уступит и окажется в войне с Россией, это «бесспорно поощрит греков и толкнет на восстание поголовно всех европейских подданных Порты», удовлетворение же «справедливых требований России» «приведет к смягчению обстановки»