Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - [94]
Инициатива повисла в воздухе, привлечь державы к обсуждению проекта не удалось, турки встретили в штыки идею коллективного вмешательства европейских государств в отношения султана с его взбунтовавшимися подданными. Неожиданный афронт получило творение Нессельроде со стороны греков, добивавшихся полной независимости и в то время успешно сражавшихся с османскими карателями. «Ноту с севера» они сочли несправедливой и жестокой, и свой протест направили в Форин-офис, заключив его знаменательными словами: «Разве можно сегодня сомневаться в том, что греки достойны независимости?»[418]. Свои взоры в поисках поддержки эллины обратили не к Петербургу, а к Лондону.
В 1822 году Р. Каслри, страдавший манией преследования, покончил жизнь самоубийством: будучи оставлен без присмотра в загородном доме, он зарезался перочинным ножом. Ему на смену пришел Джордж Каннинг, крупнейший государственный муж Британии XIX века, уже выступавший на страницах нашей книги. Он не участвовал, подобно своему предшественнику, в конгрессовой дипломатии и относился критически к Священному союзу. Британией тогда безоговорочно управляли лендлорды и сквайры, используя для этого сохранившуюся со Средневековья систему округов, при которой депутатов в Палату общин посылали многочисленные захиревшие, а то и вымершие «гнилые» и «карманные» местечки, а не рожденные промышленной революцией большие города. Могущественная торговая, индустриальная и банковская буржуазия к власти не допускалась. Тори (консерватор) Каннинг стремился смягчить ее недовольство и умерить оппозиционность учетом ее экономических интересов. Он поверг в оцепенение ретроградов во главе с герцогом Веллингтоном, признав независимость сражавшихся против испанского ига латиноамериканских государств и распахнув тем самым британскому капиталу двери на рынки Южной Америки. 25 марта 1823 г. Каннинг поразил европейские дворы, признав восставших греков воюющей стороной. Свое решение он расценил как акт, направленный на поддержание коммерции: «Турки не способны обеспечить безопасность британской торговли, следовательно, мы должны были рассматривать греков или как пиратов, или как воюющую сторону»[419]. Относиться к борцам за свободу как к морским разбойникам и вешать их по стародавнему обычаю на реях не годилось.
Объективно он нанес тяжелый удар по принципам Священного союза, сильно ободривший повстанцев. В Лондон прибыли делегаты их временного правительства А. Орландос и А. Луриотис с целью заключения займа на 800 тысяч фунтов стерлингов. Банкирский дом «Лонгэм, О'Брайан и Кº» взялся за его размещение. Каннинг отказался принять посланцев официально, но запросил у них информацию о положении в Греции.
Британские акции на Балканах поднимались, российские падали. В Лондоне не вспоминали об идее Каслри, что отдать мятежников на растерзание карателям – это простейший способ умиротворить их. Открывалась перспектива прочного утверждения на земле эллинов, и желательно без помех с российской стороны. Все потуги Петербурга сколотить общий фронт держав провалились. Посол в Вене Д. П. Татищев именовал позицию союзников «системой надувательства». Форин-офис паразитировал на бессилии царской дипломатии[420]. Но всякому терпению приходит конец.
В декабре 1824 года Татищев получил указание – высказать свое личное предположение, что Россия может и одна, без постороннего содействия, завершить дело. Х. А. Ливену предписали прекратить сношения с Каннингом ввиду их полной бесплодности. МИД запросил и его, и других ведущих представителей за рубежом о дальнейших шагах по выходу из кризиса. По мнению Ливена, четыре года переговоров с «самым бессильным из правительств», турецким, ничего не принесли и в качестве награды за свое более чем великодушное поведение Россия покинута всеми. Остается одно средство – война, которая, чтобы застать Европу врасплох, должна быть быстрой и решительной. Сходные мысли выражал посол в Париже К. О. Поццо ди Борго: на Балканах всякий руководствуется своими интересами, только у России «нет ни места, ни роли. Ни Европа, ни турки, ни греки не обращают на нас никакого внимания». Дипломат полагал, что открытого противодействия надвигающейся войне со стороны «союзников» ожидать нечего, даже Меттерних «ограничится изворотливостью и интригами и так называемой нравственной поддержкой или тайной помощью Турции»[421].
Упоминания о монархической солидарности исчезли из российской дипломатической переписки, одолевали земные заботы, назревала угроза вытеснения с Балкан. Александр I доживал последние месяцы. Вечный странник («Провел всю жизнь в дороге и умер в Таганроге») скончался в ноябре 1825 года, и на престол вступил его брат Николай, молодой человек, малоизвестный в стране. Он не числился наследником-цесаревичем, титул носил второй сын Павла Константин. Что тот заранее отказался от царствования, знал определенно лишь почивший император. Неразберихой с престолонаследием воспользовались декабристы, выступившие на Сенатской площади 14 декабря. Николай быстро, решительно и жестоко подавил восстание и вступил на трон, будучи, по собственному признанию, совершенно неподготовленным к исполнению высокой царской миссии. Его воспитанием занимался не швейцарский просветитель Лагарп, как старших братьев, а прибалтийский солдафон Ламздорф. Новому венценосцу предстояло доказать стране, на что он способен, его личный авторитет равнялся нулю. В дворянских кругах царило беспокойство, недавнее восстание показало распространение революционных настроений в офицерском корпусе, армию следовало занять победоносной войной, перед общественностью предстать защитником национальных интересов, для чего не существовало более действенного средства, нежели выступление в защиту героических и страдающих греков.
