Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - [146]
Кампания протеста выдохлась, но и сотрудничеству Петербурга и Парижа в делах балканских пришел конец, полагаться в них оставалось только на себя.
Горчаков сознавал, что западная дипломатия, сооружая подпорки разваливавшейся османской громаде, занималась безнадежным делом, пытаясь изменить ход истории и загоняя ее в тупик: «Восточный вопрос, несмотря на потоки крови, в которые он обошелся Европе, более чем когда-либо далек от разрешения». Консулам на Балканах предписывалось «на базе хатт-и-хумаюна» добиваться обретения прописанных в нем прав, «действуя, однако, с осторожностью, дабы не спровоцировать преждевременных волнений»[619]. Последние, не будучи поддержаны Россией, обречены на жестокое подавление. В своих указаниях он, разумеется, умалчивал о том, что считает некоторые положения Парижского договора орудием саморазрушения султаната. В «лояльном» соблюдении трактата князь обрел орудие давления на Высокую Порту и ее западных покровителей, быстро разочаровавшихся в реформаторстве и охладевших к нему. «Про себя» Горчаков был уверен в провале затеянных преобразовательных потуг: «Оттоманская империя сейчас более, чем когда-либо, слаба и порабощена.
Реформы, которые должны вывести ее на уровень европейской цивилизации, неохотно предоставленные и с отвращением принятые как турками, так и райей, могут лишь добавить новые элементы развала к тем, что уже изнуряют империю»[620].
Кампания протеста выдохлась, но отношения между Францией и Россией испортились. В делах балканских оставалось полагаться только на себя.
Несмотря на немалые успехи, своя политика на фоне стремительного возвышения Пруссии выглядела бледновато (1864 год – присоединение отторгнутых у Дании провинций Шлезвиг и Гольштейн, 1866 год – разгром Австрии и установление гегемонии в Германии). В популярной и влиятельной газете «Московские ведомости» М. Н. Катков, тогда еще либерал, бил в набат: пора России сбросить с себя личину смирения и предстать перед миром «тем, чем она всегда была и есть, – великою европейской державой, всегда готовой взяться за привычный ей меч для ограждения своей чести и достоинства, своих интересов и своего законного влияния в Юго-Восточной Европе», вернуть себе отторгнутую Южную Бессарабию, настоять на пересмотре Парижского мира. В том же духе высказывался «Голос»: «Пруссия овладела выходом из Балтики, не пора ли восстановить и свои права на Черном море?»[621]. Критики упускали из виду, что Бисмарк шел напролом и добивался цели железом и кровью, а России, прежде чем хвататься за меч, надлежало здраво поразмыслить, а не встанет ли против нее коалиция наподобие крымской, что было тогда вполне реально, если не сказать неизбежно.
Недовольство проникло в Министерство иностранных дел. Оппозицию возглавлял генерал Н. П. Игнатьев, способный дипломат, обаятельный, энергичный человек, в 32 года ставший посланником в Стамбуле, в 35 лет возведенный в ранг посла. Москов-паша, как его звали в Турции, упорно, а часто и успешно отстаивал интересы христиан, используя и посулы, и угрозы, и подкупы высокопоставленных чиновников. Бесконечные переговоры, утомительные конференции ему доверия не внушали, с их помощью не одолеть держав, которые все более или менее враждебны России. Он верил в действенность прямого нажима на Порту и уповал на силу натиска славян и греков. В декабре 1866 и в январе 1867 года он направил в Петербург записки, доказывая в них, что настало время для низвержения турецкой власти в Европе: России будет достаточно сосредоточить 120-тысячную армию на границе с Австрией, чтобы та воздержалась от вмешательства в события, и 60-тысячный корпус в Закавказье, чтобы турки сидели смирно[622]. Александр II счел его доводы малоубедительными и непрактичными и встал на сторону A. M. Горчакова, убежденного, что частные, изолированные восстания обречены на кровопролитное подавление. В 1862 году отчаянные черногорцы потерпели неудачу, и только вмешательство России и Франции предотвратило разгром всей страны. Однако и всеобщее восстание не принесет плодов без появления российского фактора, но тогда на сцене появится Европа, единая в своем антагонизме к России. И что же – повторение Крымской войны, затяжная схватка с непредсказуемыми последствиями, от чего избави боже! Вывод: предоставить балканцев самим себе – значит «обрекать их на беспощадную резню». Вмешиваться – значит идти на риск европейской войны[623]. Следует поэтому оказывать на горячие балканские сердца умеряющее воздействие, дабы избежать преждевременных и неподготовленных выступлений «в убеждении, что восточный кризис, вспыхнувший до того, как силы наши и наших единоверцев будут готовы, принесет только вред». Главный фактор – российский: «Мы не можем перейти к более активной политике, пока силы России не укрепятся с осуществлением великих реформ». Надо ждать, когда наступит благоприятное время, и тогда «приступить к действию энергично и единодушно»
