Двойной язык - [39]

Но Ионид продолжал настаивать, не желая, чтобы ничтожность жертвуемых нам сумм стала достоянием гласности. Так что учитель выполнил его просьбу и сложил их. Он пользовался простым способом: считал пятерками, десятками и двадцатками и примерно через час по водяным часам подвел итог.

– Мы называем это считать на пальцах рук и ног, – сказал он.

Увидев общую сумму, Ионид довольно долго молчал. Учитель вроде бы хотел что-то сказать, но передумал, и мы, поблагодарив его, ушли. Ионид был мрачен.

– Этого ненамного хватит, – сказал он. – Не знаю, что нам делать. Дионис – наш последний шанс.

Не только последний шанс, но и наша последняя публичная церемония в Афинах. Нам предстояло направиться во главе процессии к его алтарю и принести там жертву.

Процессия была небольшой, но толпы собрались огромные. И только тут я по-настоящему поняла, что горожане – люди иного рода. Рабов почти не было видно. Афины предпочитают вольноотпущенников. Полагаю, это достижение цивилизации. Хотя в вопросе о рабстве у меня полная путаница. Я вспоминаю Персея в книгохранилище, находящего счастье в своей работе, а к «свободе» относящегося с великой опаской. В конце-то концов, если рабство – это ограничение свободы, то, бесспорно, есть настоящие рабы, например, в рудниках. Но ведь есть люди, которые вынуждены пахать, сами запрягаясь в плуг, потому что у них нет волов. Собственно, я знаю определение, если сумею его вспомнить. Его дал мне Ионид. Ах да! Вопрос степени. Один человек использует труд другого. И это варьируется от того же рабства до – как с Персеем – радостного брака между человеком и его трудом, который он все равно предпочел бы всякому другому. В любом случае можно сказать, что все мы – рабы богов или идеи о богах или, если уж на то пошло, подчинены закону. Ограничения неотъемлемы от жизни. Да, я безнадежно путаюсь. Ионид сказал как-то: «Когда ты сидишь на треножнике, ты самое свободное существо в мире». Я упомянула, что когда он сказал это, я разразилась слезами и не знала почему. Теперь я знаю. Я была рабыней бога или идеи бога. Видите, какой ученой меня сделало чтение в книгохранилище! Да-да, она принадлежит Платону, эта идея.

Процессия к храму Диониса оказалась одновременно и триумфом. И катастрофой. Едва наша процессия двинулась вперед, как какой-то человек закричал: «Это она там!» Женщина завопила и упала наземь. И толпа впала в безумие бешенства – цивилизованная афинская толпа при виде закутанной в покрывала женщины обезумела. Дюжие блюстители порядка с дубинками сомкнулись вокруг нас и отгоняли их, но, думаю, опасность, что нас задавят насмерть, была вполне реальной. Никогда прежде я не ценила в должной мере людей, подчиненных дисциплине. Они были беспощадны по-деловитому и спокойно. Если надо было размозжить череп, он был размозжен. Если, для продвижения вперед, надо было наступать на распростертые тела, эти тяжеловесные мужчины с дубинками и щитами, в безликих шлемах наступали на них; и, увлекаемые ими туда, куда они считали нужным, мы волей-неволей тоже наступали на раздавленные окровавленные тела. До храма мы так и не добрались, а вернулись назад. Трупы некоторое время пролежали там, где упали, потому что из тусклого неба посыпался снег. Жрец Диониса, как я узнала позже, осмотрел трупы и объявил, что жертва принесена. Но к тому времени мы уже были на пути домой.

Должна сказать, что даже принимая во внимание скверную погоду, наше отбытие было далеко не столь великолепным, как прибытие. Уезжающих гостей не столько провожают, сколько оставляют без малейшего внимания. До границы города нас проводил очень небольшой отряд блюстителей порядка (а снег все еще валил). Там нас встретили посланцы Элевсина, не то нам было бы нелегко отыскать дорогу. Позднее Ионид открыл мне, что невежественная часть афинян и в особенности женщины верили, будто гибель людей на улицах устроила я, Пифия, хотя более образованные видели, что это устроил Пан [8], которого мы и правда абсолютно игнорировали. Элевсинцы дали нам приют и накормили нас, правда, с большой неохотой и некоторым страхом. Мегары выслали нам провожатых и всячески подчеркивали, как дурно обошлись с нами афиняне. На нас же могли по дороге напасть разбойники, сказали они. В холодную погоду разбойники очень смелеют.

После чего оказалось, что мегарцы вовсе не намерены сопровождать нас домой через свой город, а повернули нас, будто козопас свое стадо, к границе Коринфа, который уже дал согласие принять нас на обратном пути, как принял на пути в Афины. В Коринф мы вошли в снежный буран, и нашим коринфским друзьям не составило особых хлопот предоставить нам ночлег, так как к этому времени нас осталось всего четверо. Сопровождению, присланному мегарцами, было на границе заявлено, что коринфяне окажут гостеприимство нам, но ни единому мегарцу. Дело в том, что Мегары и Коринф вновь враждовали, но, с другой стороны, какие города с общей границей не враждуют?

Наш богатый коринфский друг обошелся с нами весьма любезно. Он и слышать не захотел, чтобы мы отправились на паром, пока кормчий не различает дальнего берега. И после горячей ванны и массажа для нас устроили пир, на котором музыка не уступала в изысканности яствам. Вернувшись после бани, я увидела, что на моей постели разложено платье, какого, уж конечно, никогда не носила ни одна Пифия, а, сказала я себе, посмеиваясь, какая-то богиня на коринфских небесах. Надеть его я не могла. Это было бы неподобающе. И была вынуждена надеть серое одеяние, подходящее для прорицаний. Я всем сердцем желала, чтобы они были вдохновлены богом и обещали нашему другу удачу или долгую жизнь в довольстве и богатстве. Но богатство у него уже было, а обещание долгой жизни, по-моему, не выглядит слишком убедительным, когда касается человека, который живет, ест и пьет, как он. А жаль! Пусть он втайне, как ему казалось, поклонялся странным демонам и разместил символы и даже статуи Олимпийцев в своих залах, он был искренне верующим человеком и верил оракулам. Он посетил все самые знаменитые в те дни, когда, как он выразился, ему трудно было звякнуть драхмой о драхму, но с богатством пришел жир, а с жиром пришла лень. Он был глубоко разочарован тем, что я не надела его подарок. Я выразила ему свою благодарность и сказала, как была бы довольна увидеть это платье на той, кому оно больше пошло бы. При следующей перемене блюд он хлопнул в ладоши, и – о, чудо! – в залу походкой богини вошла самая хорошенькая девушка из всех, каких я видела в жизни, одетая в мой подарок, в платье из золотой ткани!