Двойное шаманство - [2]

Власий однажды встретился с шаманом. Тот вынес пушнину купцу и сидел на корточках в лавке, покуривая и посматривая по сторонам. Власий зашел в лавку, и купец, усмехнувшись, хитро и угодливо сказал:

— Вот, батюшка обратите внимание, Ковдельги это, большущий шаман!

До этого Власий никогда не встречался с шаманами. Он нахмурился и внимательно оглядел тунгуса. Тот ничем не отличался от других тунгусов, ничего ни в его наружности, ни в одежде не говорило о том, что он шаман. Только волосы на голове были длинные, почти такие же длинные, как у самого Власия. Власий рассердился и накинулся на тунгуса:

— Ты, дикарь! Ты почему не встаешь, а сидишь, как барин, когда духовное лицо при тебе появляется?

Ковдельги, смущенно усмехаясь, встал и исподлобья взглянул на Власия. Взгляд у шамана был недобрый, неотрывный, пронзительный. У Власия сердце закипело негодованием и обидой:

— Шаманишь?! Беса тешишь?.. Православных отвращаешь? Вот я напишу начальству, что б тебя арестовали! Будешь знать!.. Пошел прочь!..

Шаман опустил глаза и попятился к дверям. Лавочник всполошился.

— Батюшка, — почтительно, по настойчиво и почти властно сказал он, — он ко мне за покрутой[4]. У его дело ко мне. Гнать его не надо!

Власий понял свою ошибку, махнул рукою и ушел из лавки. Но потом где бы он ни встречался с шаманом, он обрушивался на него бранью и угрозами. И старался делать это особенно тогда, когда вблизи были свидетели. А крестьяне посмеивались, и были среди них такие, которые по-своему объясняли гнев и ярость Власия против шаманов:

— Попу, ребята, шаман чистый убыток! Тунгус как делает? Он в деревню придет, попу гостинца тащит, а у себя в лесу шамана одаривает!.. Вот поп и смекает: пошто, мол гостинцы шаману текут, нужно бы, чтоб и шаманов пай в поповский карман попадал!

Мужики смеялись. Но смеялись втихомолку, так, чтобы поп не услыхал, что б до попа не дошло.

4.

Выгнаный из хорошего дома, лишенный церкви и власти, Власий присмирел, испуганно затаился, спрятался от людей. Он закрылся со своей попадьей в нанятой у старика богомольного пустой половине пятистенного дома. Его перестали встречать на деревне, словно исчез он из Монастырского. Но бабы богомолки шныряли к нему, посещали его матушку, носили изредка то яичек, то сметаны, то свежинки-убоинки. И Власий тихо и настороженно существовал. А жизнь становилась все сложнее. Жить Власию делалось все туже и неуютней. Попадья ныла и плакала. Достаток в доме был никудышным. Нечего было сладко и сытно поесть, не на что стало заводить обновок. Без остатку исчезло былое приволье.

Попадья надумала:

— Отец, ты бы вышел к тунгусишкам! Мало ли там тобою крещенных! Неужели не будет от них благодарности?.. Выйди, отец!

Власий слушал попадью, хмурился и соображал. Власий понимал, что попадья говорит дело. И надо было только обдумать хорошенько, как все это лучше сделать.

Наконец, Власий обдумал и сообразил. И в раннее зимнее морозное утро выехал он с давнишним своим приятелем, умным и хитрым тунгусником Макаром Павлычем к тунгусским стойбищам.

Макар Павлыч, которого новая власть тоже здорово пощипала, учил Власия:

— Мы, отец духовный, попробуем перехватить тунгусишек прежде госторгов этих самых. Госторги спят себе да ожидают, чтоб тунгусы пушнину имя в теплое местечко сами привезли, а мы к тунгусам навстречу! Ха!

У Макара Навлыча сноровка с тунгусами дело вести была давнишняя и испытанная. И Власий верил ему и во всем здесь полагался на него. Макар Павлыч прихватил с собою в нарты пару сум с каким-то добром. У Власия наскреблось немного спичек, кирпич чаю. Попадья сунула бутыль домодельной настойки.

— Угостишь! — сказала она. — Угощенные они подобрее да побогобоязненней будут!

И вот, крадучись, что б соседи не заметили да что б разговоров лишних не было, пустились они в путь. Привычной дорогой пустил Макар Павлыч коня. В этих местах знал мужик каждую ложбинку, каждый распадок, каждую елань. Сколько раз бывал он здесь раньше! Сколько раз этой самой дорогой ездил он за тунгусским промыслом! Памятна ему эта дорога. И оттого кряхтит он сердито и в ругани отводит сердце против порядков новых, против власти новой: не стало ему нынче ходу, приходится вот теперь воровски, с оглядкой к покручникам пробираться.

Ругался Макар Павлыч, а Власий вздыхал, закатывал благочестиво глаза и поддакивал:

— Страшные времена! Ох, господи, страшные времена!

5.

К тунгусскому стойбищу Макар Павлыч с Власием добрались в еще раннюю пору. На заснеженной полянке выставилось три чума: три семьи остановились тут перед выходом в село. Над чумами курились дымы. На полянке с лаем бесновались собаки. Где-то меж деревьями мелькали отдыхающие олени.

Макара Павлыча и Власия тунгусы встретили так, как встречают в тайге неожиданных прохожих. Их завели в чум, с ними приветливо и радушно поздоровались, у них расспросили о дороге, о здоровье, о новостях. Их угостили чаем и жареной сохатиной.

Макар Павлыч разглядел среди тунгусов, набившихся сюда, в чум, где они остановились, своего старого покручника.

— Здорово, Савелий! — обратился он к нему, как к самому близкому приятелю. — Здорово, друг! Вот к тебе в гости приехал я с батюшкой... Люблю тебя, милый! Очень ты справедливый человек.