Двойное преступление на линии Мажино - [20]

Легко удалось также установить, что людьми, заполнившими ротонду, был персонал центральной станции, но никто из них не мог оказаться там в момент совершения преступления: официальные свидетельства подтверждали это. Финуа тщетно попытался заставить Марнье уточнить местонахождение всех трех лейтенантов во время последовавшей тогда короткой паники. Но только местонахождение Брюшо перед лифтом было совершенно очевидно.

— В общем, — сказал Финуа, — ваш капитан попал в переплет. Это очень серьезно для него, что он оказался там один.

Марнье поистине благоговел перед Брюшо. Обрыв провода, который он обнаружил в месте, столь компрометирующем капитана, даже не зародил в нем подозрений. Инсинуации комиссара глубоко возмутили его, и он решил скрыть этот факт.

— Как вы можете говорить подобные вещи, господин комиссар? Капитана никак нельзя подозревать. Если бы вы только видели его: он совершенно остолбенел от потрясения и был просто раздавлен горем.

Его душа верного старого унтер-офицера обливалась кровью. Он забормотал:

— Когда я подумаю, что если бы я не возвращался назад в свою галерею, я как раз явился бы на место до этого происшествия и мог бы облегчить участь капитана…

— Назад? Почему?

— Мы оказались на подходе раньше времени. Посмотрите, какое ужасное стечение обстоятельств: созывая нас на десять часов, капитан сам специально настоял на том, чтобы мы не приходили раньше.

— Специально? Вы можете вспомнить точно слова?

— Честное слово, нет, однако я не понимаю…

— Это не имеет значения, благодарю вас.

Действуя импульсивно, под первым впечатлением, не будучи способен следовать методе, комиссар моментально увлекся и попал под влияние идеи, которая только что пришла ему в голову. Он вызвал Брюшо.

— Капитан, я узнал, что вы официально приказали своим офицерам обязательно прибыть ровно в десять часов. Почему?

— Я не помню… А, да, действительно. Что ж! Я и сам не очень хорошо знаю. Чтобы они не теряли зря времени, конечно.

— Вы сказали мне, будто майор д'Эспинак объявил, что прибудет именно в десять?

— Верно.

— По телефону около девяти часов, не так ли?

— Да.

— О чем это свидетельствует в итоге?

— Ни о чем.

— Вы, вероятно, меня не поняли. Я хочу сказать, что вы заинтересованы в том, чтобы было доказано, что речь идет именно о десяти часах. Кто, по-вашему, может это подтвердить?

— Не понимаю — зачем. Ну, в общем… На этом конце провода — никто. На другом — возможно, Дюбуа. Хотя теперь… Может быть, еще какой-нибудь телефонист.

Понадобилось не более получаса, чтобы выяснить, что не было никакого следа, никакого свидетеля слов, которыми обменялись офицеры около девяти часов. Это первое и безобидное подтверждение условия sine qua non[10] гипотезы, только что зародившейся в голове Финуа, ослепило последнего. Отныне он окончательно и бесповоротно повел следствие в одном-единственном направлении.

Лишь много позднее стало возможным осознать, какой инстинктивный разрушительный гений он направил на то, чтобы подвергнуть сомнению расследование и поставить в тупик тех, кому пришлось взяться за него сызнова.

Финуа вызвал сержанта связи. Это был молодой впечатлительный унтер-офицер и по этой причине очень робкий. Его почтительность понравилась Финуа, который, удовлетворив свое самолюбие, отказался от грубых и оскорбительных приемов.

— Я попрошу вас освежить воспоминания по очень важному пункту, мой друг, — сказал он. — Около девяти часов капитан Брюшо позвонил своим командирам взводов, вызывая их на десять часов и настаивая при этом, чтобы они не являлись раньше. Не заметили ли вы чего-нибудь странного в поведении вашего капитана — нервозности, пристрастности, не знаю… чего-то необычного во время этого разговора?

— Ах, это! Да никакого разговора и не было вовсе, — сказал сержант, едва сдерживая желание рассмеяться.

— Ну, так как это происходило? Похоже, вы точно сохранили в памяти эту сцену, и я вас поздравляю. Расскажите мне подробно.

Молодой человек расцвел от удовольствия; осмелев, он дал волю своей склонности поболтать, к услугам которой была его отличная память.

— Я все слышал по одной простой причине — дело в том, что капитан звонил по телефону, соединившись со всеми четырьмя взводными командирами одновременно на коммутаторной доске в моем зале. Он был очень рассержен и кричал. Он сказал… но я не знаю, позволительно ли мне будет повторить…

— Давайте, давайте. Я, черт возьми, думаю, что это вполне позволительно. Это даже ваш долг, и вы не из тех людей, что колеблются…

С этим сержантом комиссару решительно повезло больше, чем с офицерами.

— Так вот, он закричал: «Господин майор д'Эспинак де Мышиньи де ля Пряжка де мон Ремень удостоит нас чести явиться не ранее десяти часов…» и «Я не желаю видеть ваших физиономий в моем кабинете раньше десяти часов».

— Он был так зол? Вы, наверное, немного преувеличиваете?

— Как это — преувеличиваю! Лучшее доказательство — то, что этим дело не кончилось. Он обрушился и на нас, мне… сделал замечание и в конце концов приказал передавать статью из газеты азбукой Морзе, пригрозив наказанием для тех, кто отстанет, даже для секретарей, хотя это не их работа. Да капитан просто бесился от злости. Я никогда не видел его в таком состоянии.