Двойное преступление на линии Мажино - [19]

— Спасибо, но вернемся к вам. Итак, никто не может удостоверить, что у вас физически не было времени совершить преступление. Если, как я полагаю, вы имеете свободный доступ к складу, то вы, — второй подозреваемый.

Слова были корректны, но враждебный тон задел молодого офицера.

— Я в самом деле не заходил на склад вот уже две недели, и ваши предположения смешны. Однако я думаю, что ваша задача и ваш долг — делать их. Продолжайте в том же духе.

Финуа захотелось возразить. Но он понял, что с такими обидчивыми людьми это была бы пустая трата времени.

— Итак, вы кинулись вперед, когда услыхали выстрелы. Что вы увидели? Капитан был перед лифтом один?

— Один.

— С оружием?

— Без оружия.

— Вы перенесли трупы. А что потом?

— Я покормил людей и вернулся, чтобы самому съесть завтрак в нашей столовой.

— Короче, вы могли бы спрягать оружие где-нибудь на этаже?

— Мог бы.

— Господин лейтенант, — вмешался следователь, — я задам вам сейчас один деликатный вопрос, напомнив сначала, что мы ищем убийцу и что долг каждого порядочного гражданина здесь очевиден. Так вот. Известен ли вам какой-нибудь факт физического или морального плана, который мог бы быть нам полезен? Если поточнее — не подозреваете ли вы кого-нибудь?

— Ничего и никого, господин судебный следователь.

Кунц вышел, отдав честь полковнику и поклонившись Эстеву.

Допрос Капеля был по всем пунктам аналогичен допросу Кунца. Лицо у Финуа вытянулось. Успех, который он уже предвкушал, ускользал от него.

— Тут сам черт не разберет! Бесполезно пытаться выяснять их дела и поступки после убийства: так нам никогда не узнать, где они могли спрятать оружие; я отступаюсь от этого — лишь бы его нашли. В результате — трое возможных виновных, тут с ума можно сойти.

Вот почему Легэна он встретил мрачной иронией, которая плохо скрывала его возраставшие беспокойство и злобу.

— Месье, я подозреваю, что и вы, подобно вашим товарищам, могли бы в подходящий момент оказаться у лифта с автоматом 4317 в руках и что никто не может этого опровергнуть. Как и они, вы могли бы затем спрятать оружие в любом месте. Как и они, хотя ваше положение весьма щекотливо, вы не знаете никакого факта какого бы то ни было свойства, который мог бы навести на след виновного и, следовательно, снять обвинение с вас.

— Все верно. И поскольку нам нечего больше сказать друг другу… комиссар, таким образом… комиссар, я прощаюсь с вами и ухожу.

На этот раз Финуа взорвался:

— Как, месье, неужели вы хотите заставить меня думать, что умному человеку, живущему здесь бок о бок с жертвами и с преступниками или преступником, нечего сказать правосудию. Неужели у вас нет никаких наблюдений о личности, характере майора д'Эспинака и капитана Дюбуа? Не могли бы вы сказать нам, только ли друзья окружали их? Не задавали ли вы себе такой вопрос: «Хотели убить одного или другого, либо и того и другого?» У вас нет никаких подозрений? «Ничего и никого», — сказал мне один из ваших коллег. Хоть бейся головой о стену.

— Не стоит так утруждать себя из-за меня.

— Впервые в своей практике я наталкиваюсь на такое конспиративное молчание, на столь вызывающую враждебность…

— Вызывающую — это не то слово, комиссар. Можно провиниться в дерзости лишь по отношению к вышестоящему. Но… в данном случае вы должны пенять на себя самого. Вы являетесь сюда и с первой минуты настраиваете против себя всех. Вы третируете нашего капитана, которого мы все уважаем, который является героем войны. Вдобавок ко всему у нас создается такое впечатление, что вы не владеете ситуацией…

Финуа остолбенел. А когда обрел дар речи, закричал:

— Выйдите, месье, я привлеку вас за оскорбление магистрата при исполнении служебных обязанностей.

— Что ж, — сказал Легэн. — Это всех насмешит.

И, повернувшись к начальнику, произнес вопросительно:

— Господин полковник?

— Ступайте, Легэн, благодарю вас.

Уже во второй раз комиссар восстановил буквально всех против себя.

— Финуа, — сказал следователь, — боюсь, что ваши претензии малообоснованны. Вы должны приспособиться к особой породе тех людей, с которыми мы сегодня имеем дело…

— Но, господин следователь, разве вы не видите, что все эти типы ведут себя, как жулики на ярмарке, и что они покрывают друг друга?

На этот раз, ко всеобщему удивлению, вспылил начальник штаба:

— Комиссар, возьмите свои слова обратно! Мои офицеры имеют свои недостатки, и я их не извиняю, но вы вынуждаете меня вмешаться.

Полковник Барбе сделал такое лицо, какое можно увидеть лишь на фамильных портретах воинов тех давно прошедших времен, когда на полях сражений еще смотрели в глаза друг другу. Финуа сник. Офицер, сам удивившись своей вспышке, счел себя обязанным как-то сгладить впечатление:

— Какого черта, — сказал он. — Вы, конечно, сами сражались на войне. И знаете, что такое атмосфера товарищества в боевом подразделении.

Комиссар, который на самом деле участвовал в войне лишь в качестве посыльного в министерстве, поспешил согласиться. Расследование возобновилось.

Аджюдан-шеф Марнье был заслушан одновременно с его преемником. Их обоих классифицировали как не имеющих отношения к делу в силу того факта, что в момент автоматной очереди они оказались вместе в галерее своего взвода.