Гугляр — заядлый шахматист. В редакции ему нет равных.
Впрочем, не совсем верно — нет равных. Не хуже играет и фотокорреспондент Наум Добромыслов. Ему сорок восемь лет, он коренаст, широкоплеч, на голове у него сверкает большая, во всю макушку, плешь. В редакции Наум со всеми на «ты» — от редактора до молоденькой его секретарши Аллочки. Все зовут Добромыслова Наумом — и редактор, и та же Аллочка.
В шахматы Гугляр и Добромыслов обычно играют после работы. Чаще всего в фотолаборатории. Там укромное место, туда реже заглядывает редактор, в фотолаборатории можно всем курить — и играющим, и болельщикам, а Михаил Михайлович у себя курить не разрешает. С тех пор, как сам лет пять назад бросил — язва замучила.
Шуклин к шахматам равнодушен. Но болеть любит. Ему кажется порой, что, сядь он за доску, не уступил бы ни Гугляру, ни Добромыслову. Его ходы, он убеждался, были подчас вернее и сильнее тех, что делали чемпионы редакции.
Однажды он осмелился, сел играть с Наумом. И тот ему чуть ли не детский мат в два счета поставил. Да еще и подзуживал потом: «Одно дело, Федя, со стороны подсказывать, другое — самому играть. Шахматы — это искусство, а в искусстве, как ты писал однажды, одним созерцанием хрен чего добьешься». Шуклин никогда ничего подобного не писал, но у Наума это прием такой. Мол, не кичитесь, товарищи журналисты, мы, фотографы с семиклассным образованием, тоже кое-что кумекаем.
Вообще-то он был беззлобным, Наум Добромыслов. И семьянин, говорят, неплохой. Спиртного не употребляет, разве что с гонорара когда. А так — всю зарплату домой, Ниночке, несет. Купил уже «Жигуленка», дачку-скворешню.
И тем не менее… Тем не менее легенд и сплетен про Наума в редакции, да и вообще в городских журналистских кругах, ходит множество. Где правда, где выдумка — никто не знал. Потому что всевозможные слухи Добромыслов частенько распускал про себя сам.
Сидит в фотолаборатории, играет в шахматы с Гугляром и рассказывает:
— Помнишь, Михаил, я в прошлом году в больнице лежал? Шишку на голове мне вырезали. Только, чур, ребята, об этом никому! — предупреждает Федора и Михаила Михайловича, хотя рассказывает эту байку уже не впервые. — Так вот, а перед больницей я познакомился с одной студенткой. Хорошенькая такая, я ее на машине до института подвозил. Договорились встретиться — и тут операция. Тогда я из больницы звоню ей — она на квартире с телефоном жила, комнату снимала. Договариваемся насчет встречи. Студенточка даже навестила меня. Ага. Договорились мы, значит, с ней, и я после больницы заявляюсь к ней в комнату. Она, конечно, стол накрыла, то, сё. Короче, мне понравилось у нее. Сегодня понравилось, завтра понравилось, послезавтра. Зачастил. А у меня ведь, товарищи, жена! Как быть, что придумать? Я и придумал. Говорю Нинке своей: «Мне врачи сказали, что после этой операции на голове мне нужен полный покой». Нинка руки скрестила на груди, испугалась: «Вай-вай-вай! Ладно уж, отдыхай».
— Ох и брехать ты здоров, Наум, — не выдерживает Шуклин.
Добромыслов поднимает на Федора возмущенные глаза.
— Не веришь? Иди у Нинки спроси.
— Я не про то. Про студентку.
— Тебе телефон ее дать, адрес, чтоб подтвердила? Жаль, окончила она институт, по распределению уехала… Шах! — торжественно поставил Наум свою ладью перед королем Гугляра. И, увлеченный игрой, тут же забыл, что только что молол.
Добромыслов в газете с самого ее первого номера — вот уж десять лет. Раньше он сотрудничал в молодежной газете. Переманил его нынешний редактор, человек опытный. «В твои ли годы по командировкам мотаться? А у нас — всегда на месте, всегда дома», — сказал он, и Наум, тут же взвесив все «за» и «против», согласился. Для солидности лишь поторговался малость насчет условий работы.
Через год после Добромыслова пришла в редакцию Инга Кузовлева. Тоже из молодежной газеты, тоже по приглашению редактора.
Инга, Шуклин и Михаил Михайлович — это отдел культуры. Сидит Кузовлева в одном кабинете с Федором, напротив него. Сейчас, когда Шуклин пишет рецензию на спектакль, ее стол пустует. Часов в десять она позвонила Гугляру и попросила не терять ее.
— Я из райисполкома звоню, — ясным — с небольшой картавинкой — голосом сообщила она. — Ордера сегодня должны выдавать.
Ордер — дело важное, необычное. Михаил Михайлович даже обрадовался:
— Вот как! Желаю успеха, и без ордера не заявляйся!
Обычно же от звонков литсотрудницы Кузовлевой Гугляр морщится. То она задерживается на полдня — приболела, то работает дома над статьей, а приносит информацию или ничего не приносит, то очередь в парикмахерской пережидает. Гугляр даже подумывал положить этому конец, да посмотрел на Ингу с другой стороны. Она ведь в редакции одна из тех, кто не считается с личным временем в выходные. Где бы ни попросил побывать ее Гугляр в субботу или воскресенье — на празднике ли проводов зимы, на межвузовском смотре художественной самодеятельности, на городском книжном базаре, Инга принимала задание безотказно. Даже Шуклин, мужчина, иногда придумывал отговорки, а она, безмужняя женщина, имевшая к тому же сына-школьника, никогда не заставляла упрашивать себя. И ради такой преданности газете Михаил Михайлович вынужден был прощать Кузовлевой ее слабости.
