Двойник - [76]

— Да, — кивнул Герман. — Предупреждение.

Он взял у водителя старую газету, аккуратно завернул в нее обугленный сапожок и спрятал в кейс.

— А это зачем? — хмуро поинтересовался Демин.

— На память.

VIII

На стоянке перед особняком Фонда социальной справедливости Герман заметил темно-красную «Вольво-940» Кузнецова, но самого Ивана в кабинете не было. Хват мрачной тушей лежал в кресле, барабанил по подлокотникам толстыми, как сардельки, пальцами. При появлении Германа кивнул:

— Присаживайся. Как, по-твоему, в чем смысл жизни?

— Твоей или моей? — уточнил Герман.

— Вообще.

— Вообще — не знаю.

— Я тебе скажу. Жизнь — она как марафонский забег. Выигрывает тот, кто приходит к финишу первым. А кто приходит первым? Кто умеет не жалеть ни себя, ни других.

Герман поправил:

— Выигрывает тот, кто приходит к финишу последним.

— Как так? — удивился Хват.

— Не понимаешь? У жизни финиш всегда один — смерть.

— Ну и шутки у тебя, Ермаков!

— Какие же это шутки? Ты считаешь себя бессмертным? Или веришь в реинкарнацию? Так я скажу, кем ты будешь в следующей жизни.

— Кем?

— Шакалом.

— Это почему? — помрачнел Хват.

Герман открыл кейс, развернул газету и выложил на стол обгорелый детский сапожок.

— Вот почему.

— Убери к черту, воняет!

Герман перенес сапожок на каминную полку и поставил рядом со спортивными кубками Хвата.

— В твоем жизненном марафоне это самый последний трофей.

— Я сказал: убери! — рявкнул Хват и потянулся к кнопке звонка.

— Тогда никакого разговора не будет.

— Никак я тебя не пойму, Ермаков. Вроде деловой человек, а не врубаешься в элементарные вещи. Ты что, не понял, зачем это было?

— Почему? Понял. Ты хочешь сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться. Делай. А сапожок пусть стоит. Он будет мне напоминать, почему я не могу отказаться.

— Спорить с тобой… Ладно. Сядь и слушай. В свое время ты отказался от контракта с вояками на поставку им обуви. Сейчас снова отказываешься…

— Откуда ты знаешь? — перебил Герман.

— Неважно. Знаю. Но что получается? И сам не гам, и другому не дам. Это дело? Нет, Ермаков, это не дело.

— Что значит, другому не дам?

— Они хотят иметь дело только с «Террой». Никого другого в упор не видят. Вот что это значит.

— Да ты никак хочешь обуть российскую армию? — удивился Герман. — А ты в обуви хоть что-нибудь понимаешь? Кожу от кожемита отличить сможешь?

— Я другое понимаю. Двадцать шесть «лимонов» — это двадцать шесть «лимонов». Ты не хочешь их взять. Я не откажусь.

— Вот, значит, какой выход нашел Иван Кузнецов! — догадался Герман. — Он рассказал тебе про контракт, а ты скостил ему миллион долга. Так? Что ж, это лучше, чем прятаться от тебя у африканского слона в жопе.

— Конечно, лучше, — согласился Хват. — И мне лучше. «Лимона» я с него все равно не стрясу, нет у него «лимона». А это — богатая идея.

— Он сказал тебе, какой вояки объявили откат?

— Сказал.

— И это тебя не смутило?

— Это тебе они объявили такой откат. Мне не объявят.

— Плохо ты знаешь полковника Семенчука! — засмеялся Герман.

— Лично не знаком. Но досье имею. С ним поговорят. Он нормальный мужик, поймет. Жена у него молодая, сын-школьник. Недавно дочка родилась. Дачу на Истре построил. Богатая дача. Участок в полтора гектара. Большой участок — это хорошо. Но дачу же охранять надо. А как, если полтора гектара участок? Откат, конечно, будет, хлеб у него никто не собирается отбивать. Но — в рамках. Так что с полковником мы договоримся.

— Тогда в чем проблема? Договаривайся и вперед. При чем тут я?

— Я же сказал, что они хотят иметь дело только с «Террой».

— И что?

— Ермаков, ты тупой? Или выпендриваешься? Не понимаешь?

— Понимаю. Но хочу, чтобы ты сказал прямо. Чтобы не было недомолвок.

— Ладно, скажу прямо. Вояки заключают контракт с «Террой». А потом ты вместе с предоплатой передаешь его субподрядчику, фирме «Марина».

— Такой фирмы нет.

— Юридически есть. А все остальное не твоя забота.

— Понял. Они поставляют говно, ты получаешь свои бабки, а потом за дело берется Генпрокуратура, и я сажусь в Лефортово. Вместе с полковником Семенчуком. Знаешь, ты лучше сожги еще пару моих магазинов. Это мне обойдется дешевле.

— Ты тоже не останешься в накладе. Отстегну.

— Сколько?

— Ну, процентов десять.

— А какие расценки в Генпрокуратуре? — полюбопытствовал Герман.

— Какие?

— Не знаю. Потому и спрашиваю.

— А мне-то откуда знать?

— И ты не знаешь? Так спроси у следователя Шамраева. Он-то наверняка знает.

Хват набычился.

— Ты вот что, говори да не заговаривайся. Получишь пятнадцать процентов от чистой прибыли. А от Генпрокуратуры отмажу. Все, кончен базар.

— Нужно подумать. Могу я подумать?

— Неделю. Хватит. Дело горящее. Через неделю говоришь «да». Забери свой сапог, вонять он мне тут будет!

— Через неделю, — пообещал Герман. — Когда приду и скажу «да».

Спускаясь по лестнице в сопровождении референта, он сунул руку под мышку, сделал вид, что почесался, и выключил плоский японский диктофон, проводок от которого тянулся через рубашку к прикрепленному под галстуком микрофону. В машине, когда отъехали от особняка, попросил Николая Ивановича остановиться, перемотал микрокассету на начало, потом подключил наушник и включил воспроизведение. Записалось все — до скрипа кресла, до звука шагов. Герман выключил диктофон и кивнул водителю: