Двойник - [4]

"Красивый мальчик!" -- похвалил писатель Лимонов.

"Очень, -- нежно согласился Джон. -- Его отец рабочий. Они так никогда и не узнали -- его семья, его мать и отец, в каких отношениях я с ним состоял. Его мать до сих пор пишет мне благодарные письма. "Спасибо вам, преподобный Джон, за все то, что вы сделали для нашего мальчика". -- Джон виновато посмотрел на меня. -- Я действительно подобрал его на улице и сделал человеком... Я до прошлого года платил за его обучение в университете, -- Джон вздохнул. -- Теперь у него есть невеста. К сожалению, он меня никогда не любил, он просто очень любил получать подарки, особенно красивую одежду... Меня он стыдился".

"Да, -- думаю я. -- Мальчик Виктор, очевидно, жуткая сволочь". Симпатии мои перекочевывают на сторону Джона. Я всегда на стороне любящих. Те, кого любят, обычно ужасный материал, красивые человекообразные подлецы. Тем более что Джон -- почти я, мой близнец, мой двойник, у него моя оболочка. Мной овладевает презрительная злость к красивому малолетнему эксплуататору, фотографию которого я все еще держу в руках. "Красивая бездарь! -- думаю я зло. -- Мы с Джоном некрасивые, но великодушные", -- думаю я.

Джон продолжает восхищаться Виктором, нежно говорит о его теле, а для меня мир неотвратимо переворачивается, и переворачиваются все мои представления. Джон из грязного педофила, соблазнителя и развратителя целомудренных детей, каким его в случае "разоблачения" представит любой судья, любая газета, вдруг становится влюбленным мечтателем, нежным и живым человеком, любящим красивое и молодое. Виктор же, его темноволосый ангел, предстает передо мной бездушным вымогателем подарков и денег, стяжателем и подлецом. Да-да, подлецом, потому что настоящий человек, будь он и десяти лет от роду, может ебаться с кем хочет, но не продаст свое тело. Сука Виктор...

Я солидаризируюсь с моим двойником. Он мне теперь нравится. Во всяком случае у него есть трагедия, есть тайна, есть источник страдания.

"Я веду двойную жизнь, -- говорит он со вздохом. -- И ужасно устаю от этого. На радио я выступаю под псевдонимом, -- добавляет он. -- Не дай Бог кто-нибудь узнает меня, какой будет скандал! Кроме того, я с тех пор, как переехал в Вашингтон, не позволяю себе любовных связей в этом городе. Для этого я приезжаю в Нью-Йорк. Здесь я анонимен".

"В отличие от вас, Эдвард, -- вдруг говорит он мне лукаво, -- я уже не считаю себя привлекательным, потому я всегда плачу за любовь. Я покупаю себе любовь".

"С чего он взял, что я считаю себя привлекательным", -- думаю я. "Я тоже плачу за любовь, -- говорю я, улыбаясь. -- Мои партнеры идут со мною в постель в большинстве случаев потому, что я писатель. Им интересно. Я плачу им психологическими, невидимыми, но очень высоко ценящимися в человеческом обществе валютными знаками. Они хотят быть привилегированными, спать с писателем... Если бы я был просто Эдвард, отец Джон, а не Эдвард-писатель, моя постель была бы куда более пустынна".

Он понимает. Он улыбается, и мы вздыхаем. У нас одинаковые лица. У него чуть-чуть иной голос, чем у меня, тембр моего голоса выше. Мы еще раз оглядываем друг друга, уже не скрываясь.

"У вас лучше фигура, чем у меня, -- больше мышцы, и совсем нет живота", -замечает он с некоторой завистью.

"Да, -- соглашаюсь я. -- Но лицо, это лицо". "Да. Увы, -- подтверждает отец Джон. -- И очки. А вы пробовали носить контактные линзы?"

"Угу, -- говорю я, -- пробовал. Но я много пью -- профессиональная болезнь литераторов, и постоянно спьяну теряю линзы. Дорогое удовольствие".

"И я пробовал, -- сообщает он. -- Но лицо без очков становится отвратительно плоским". Лицо. Наше лицо.

Мы пьем свой Гиннесс. Уже два часа ночи, и кафе на открытом воздухе пустеет. Официанты начинают переворачивать стулья и водружать их на столы. Отец Джон расплачивается.

"Хотите пойти со мной?" -- вдруг спрашивает он. Святой отец уже немного подвыпил, но это не неприятно, с него только слетели остатки некоей пастырской сдержанности или, может быть, робости. "Хотите пойти со мной в "Сеннику? -продолжает он. И поясняет: -- Это бар на Восьмой авеню, то место, где я нахожу своих мальчиков. Я щедр, они меня там все помнят и знают, идут со мною охотно... Позже мы могли бы пойти ко мне в отель..."

В голосе его прозвучала неуверенная интимность. "Пойти в мой отель" могло означать что угодно. Точнее -- два варианта. Взять мальчика или двух мальчиков и пойти в его отель, сделать с ними любовь... Это один вариант. И второй вариант: я и он идем в его отель и там занимаемся любовью... Но второй вариант маловероятен. Он -- педофил, я -- взрослый мужчина с полуседыми волосами, не могу быть ему интересен. Разве что из хулиганства? Глядя в его лицо, как в зеркало... Сделать любовь с человеком с моим же лицом?

Я не пошел. Мы пожали друг другу руки и разошлись. Ночью мне приснился красивый Виктор, который бил отца Джона по голове бейсбольной палкой. Отец Джон был голый, и член у него был мой.