Двойная жизнь Алисы - [18]

Еще потому я не хотела отвечать, что она инвалид, лежит недвижимо. Чтобы не записывать себе переписку с девочкой-инвалидом в список «благотворительность». Мне не нужно творить добро! Моя природа не говорит мне «твори добро». Моя природа говорит «делай, что хочешь». Я хочу рисовать, а не творить добро.

Послала Рахили уезжающего на велосипеде кота без единого слова. А она мне в ответ: «Ура! Я бы сейчас хряпнула граммов сто коньяка от радости, что у меня есть вы! Надо было прятать под матрацем не паспорт, прабабкины письма и деньги, а фляжку с коньяком, а теперь где же взять». Я подумала: «Черт с тобой, нахальная девчонка, напишу два слова».

А что вышло?! Мне кажется, она нужна мне больше, чем я ей. Как говорил папа: «Не знаешь, где найдешь…» Именно в этот период жизни у меня появились вопросы, которые я давно себе не задавала, лет с пятнадцати. Когда от меня ушел Братец Кролик, я написала Рахили: «Может быть, жизнь — это вовсе не счастье, а просто нужно терпеть?» Разве я могла спросить об этом своих подруг? Они давно ответили себе на все вопросы.

Рахиль оказалась нахальной и одновременно нежной, не вторгалась на чужую территорию с криком: «Ура, я тут!», а приоткрывала дверь: «Можно? Это ваш Внутренний Мир? Вы точно хотите, чтобы я зашла?» На мой вопрос о счастье и терпении она ответила: «Когда узнаю, в чем смысл жизни, сообщу эсэмэской». Это двойная шутка: у Рахили нет ни моего телефона, ни адреса, ничего, кроме почты. Также как у меня нет ничего, кроме ее почты.

Кроме того, Рахиль была мне необходима, как Ватсон Шерлоку Холмсу.

Я придумала сорок три детектива. Возможно, настоящий детектив ищет разгадку, но я, придумавшая сорок три детектива, в каждом, самом обыденном событии ищу загадку: думаю, можно ли это событие сделать завязкой детектива. Когда я начинаю придумывать загадки (например, делаю загадку из простого события: из пожаренных Аннунциатой 22 котлет остались две), рассматриваю сюжетные ходы, Братец Кролик говорит «выключи детективщика». Простой ответ меня не устраивает, я предпочитаю отравленные стрелы, фамильные изумруды. Простой ответ: сосед снизу, который присматривает за «мерседесом», обожает Аннунциатины котлеты, 20 котлет плюс бутылка водки называется у них с Братцем Кроликом День Котлет. (День Котлет бывает раз в месяц, то есть раньше был, а теперь пусть бухгалтерша котлеты жарит.)

А тут не котлеты!.. Не каждый день в метре от тебя плюхается готовая завязка! Конечно, тайна холстов не давала мне покоя!

«Тайна разрезанной картины» — так можно было бы назвать сорок пятый детектив. Сорок четвертый Братец Кролик пишет сейчас, мучается с третьей главой… Он его не допишет. Не сможет без меня… Но я могу ему отомстить! Третью главу вместе допишем, а потом — все. Ни слова для четвертой главы, ни звука!.. Бедный Братец Кролик! Придет несчастный и скажет: «Нельзя было уходить от тебя, Братец Лис, ты моя жизнь…» Я скажу: «Поздно, милый Братец Кролик, поздно…», и когда он заплачет, я поглажу его седую голову… Нет, не поглажу! Пусть плачет, как сейчас плачу я.

Я прокручивала в голове то картины раскаяния Братца Кролика, то сюжетные линии — и мысленно обсуждала их с Братцем Кроликом. Но у меня больше не было Братца Кролика!.. Рахиль была единственной, с кем я могла поделиться мыслями. Есть ли смысл порасспросить Господина в пальто? Мы обе думали, что нет. О чем говорить с человеком, который брезгливо выносит чужие записки на помойку. Кто жил в квартире до него? Не стоит труда прочитать на сайте ЕГРП историю квартиры до 1998 года, но чтобы знать, кто жил в квартире до приватизации в 1998 году, нужно действовать методами Пуаро — расспрашивать, разузнавать. Предпринятые Аннунциатой по моей просьбе попытки разузнать у жильцов оказались безуспешными, подозрительные жильцы сказали, чтобы Аннунциата не воображала себя Пуаро, если дорожит своей работой. Особенно горячился Господин в пальто, так и сказал: «Вы нам тут не Пуаро».

На выставке учеников Петрова-Водкина были те, кто мне нравились, и те, кого я не люблю. Я имею в виду не учеников Петрова-Водкина, а знакомых, которых я там встретила.

Картина Алисы Порет висела во втором зале на правой стене, и я почти не удивилась мистическому совпадению: это был портрет Петра Соколова, художника-ассистента в мастерской Петрова-Водкина. Того самого Соколова, что учил Алису смотреть на мир сквозь одуванчик.

У картины Алисы Порет я встретила (еще одно Мистическое Совпадение в ряду других мистических совпадений) свою старую знакомую — Маляку, с которой училась в Академии художеств. Маляка — ее студенческое прозвище, полученное за то, что однажды на показе преподаватель остановился у ее работы и сказал: «А это что за каляка-маляка?» Маляка очень боится, что кто-то вспомнит, как в Академии ее звали Каляка-Маляка, и уже почти полвека врет, что Маляка — ее детское имя. Так создаются легенды и мифы.

Я не люблю Маляку по двум причинам: у нас с ней был бурный роман… то есть у нас с ней был роман с одним и тем же человеком. На третьем курсе, перед тем как уехать доучиваться в Москву, Маляка сказала мне, что все это время он любил нас обеих, но ее больше… Маляка могла бы промолчать и молча уехать (тем более он больше любил меня!), но молча уехать из чьей-то жизни не для Маляки.