Двойная радуга - [67]

Время так быстро пролетело, а она ни слова не сказала о том, как мы ее обидели. В конце она подарила нам коробку конфет, перевязанную ленточкой, со словами: «Ребята, вы такие оба замечательные, с Новым годом вас!»

Мы шли домой совершенно нахлобученные этим событием, думали о том, какое чудо с нами случилось.

Вот тут можно закончить очень пафосно и сказать, что самое главное – это когда нас в праздник, да и в любое другое время окружают только самые правильные и уникальные люди, от которых получаешь самые главные в жизни уроки.

Но на самом деле нет. Самое главное – это когда в доме пахнет пирогами и домом. За всякими бытовыми обидами и другой мелкодисперсной ерундой об этом часто забываешь.

А зря.

Никогда-никогда

…И с улыбкой, страшною немножко,

Всё распустит разом, что связали мы.

В. Ф. Ходасевич

– Понимаешь, малыш, если мужчина тебе говорит, что у тебя красивые глаза, это означает, что ты тупо ему не нравишься, и ему больше нечего тебе сказать. Это как в фильме про Мюнхгаузена. «В Германии иметь фамилию Мюллер – все равно, что не иметь никакой». Сказать комплимент про глаза – это разве что от безысходности можно, от глупости или безразличия. Это все равно, что не сказать ничего. Вообще женщин с некрасивыми глазами просто не бывает.

Вот такую истину мне выдал Вафля однажды, когда нам было лет по двенадцать. Мы, сидя на крыше, обсуждали, стоит ли мне пробовать свои силы с каким-то нашим общим знакомым.

Так вот на той крыше Вася мне предсказал:

– Малыш, для таких, как ты, быть пророком легко. Тебя часто будут обижать мужчины. Все, кроме меня. Я никогда не сделаю тебе больно. Никогда-никогда.

Вообще говоря, Вафля всегда был бабником, у него для этого хватало высоченной плечистой фактуры, пронзительно-зеленых глаз и какой-то уже очень взрослой мужской беззащитности. (Он, правда, и сейчас такой и разводится всегда исключительно по любви.) Кроме того, он был настоящий интеллектуал. Мы всегда лежали на крыше, и он читал мне наизусть Пастернака, Ахматову, Блока, мы вместе пытались воспроизвести латиноамериканскую босанову. Получалось исключительно погано, но кого это тогда волновало.

Если душа – это чаша, то у Васи это была хрустальная ваза тончайшей работы (у меня, конечно, фаянсовый унитаз). Если душа – это птица, то он был мудрая и спокойная сова (я, конечно, стремительно приближающийся к земле Тунгусский метеорит). Но мне всегда казалось, что нет ничего более естественного, чем вот таким разным нам лежать на воняющей гудроном крыше и смотреть на медленно ползущие по Волге баржи.

И обязательно чтобы он говорил, а я слушала.

* * *

Когда мне было пять лет, мои родители развелись. Это была грязная, шумная, долгая и мучительная история. Я мало что понимала, до тех пор пока один раз не осталась в детском садике одна. В советских детсадах была такая система, что ненужных детей можно было оставить на ночь, примерно как в камеру хранения сдать. Естественно, поняла я это уже по факту, стоя возле ограды и глядя на улицу, понимая, что весь мир рухнул, и на свете не осталось больше никого, кому я бы еще была нужна и кто отведет меня домой. Меня, несмотря на то что «ведь так не бывает на свете, чтоб были потеряны дети», просто бросили. Всех забрали по домам, а меня и еще нескольких таких же вот несчастных лузеров оставили с какой-то ушлой старой кочергой, которая вязала и жаловалась, жаловалась и вязала. Она, кстати, была дальняя Васина родственница.

И вот я стояла-стояла-стояла. Разглядывала все фигуры на улице, надеялась, что сейчас из-за угла вывернет толстый и добрый папа с каким-нибудь подарком за опоздание, и все вмиг наладится, мы пойдем домой, а по дороге будем считать кошек.

Уже совсем стемнело, когда ко мне прибежал Вафля, перелез через забор и сообщил:

– Там твои немного заняты, сегодня я с тобой останусь, не могу же я тебя бросить, в самом деле.

Так получилось, что мои родители не пришли ни на следующий день, ни через день. Я проторчала там всю неделю. Василий таскал мне плюшки от его мамы, читал мне книжки, спал со мной в одной кровати и, чтобы я не ревела, все время повторял:

– Отжеж ты дура на мою голову, конечно же, они бы пришли, если бы могли. Они сами знаешь как скучают. У них просто дела, они вырваться не могут.

Мне много лет, меня всю жизнь окружают достойные мужчины, многих я люблю, некоторые любят меня, кем-то я восхищаюсь, над кем-то смеюсь, кого-то уважаю.

Но никто и никогда не совершал для меня более мужских поступков, чем маленький мальчик Вафля, который целую неделю поддерживал во мне то тающее ощущение, иллюзию, что у меня все-таки есть семья и меня любят.

* * *

Один раз в мой день рождения мы прогуливались мимо магазина «Диета», и Вася решил меня поразить:

– Я сейчас читаю книгу о передаче телепатического импульса усилием мысли при контакте с незнакомым индуктором. Вот хочу попробовать. Зайду внутрь, подойду к продавщице, загипнотизирую ее пристальным взглядом, и она выдаст мне килограмм конфет.

– Загипнотизируй, пожалуйста, так, чтобы это оказалась халва в шоколаде.

Это была шутка, потому что в магазинах нашего маленького города отродясь не было ничего, кроме «гусиных лапок», это такие сладости, по вкусу больше напоминающие битое стекло с привкусом шоколада.