Дворянская семья. Культура общения. Русское столичное дворянство первой половины XIX века - [62]
С.Д. Шереметев описывает англичанку, которая воспитывала его, – Шарлотту Ивановну Рутланд, «прекрасную женщину, но с характером несколько тяжелым и взыскательным». Она ревностно относилась ко всяким вмешательствам в детскую, даже пререкалась с матерью Сергея Дмитриевича. Отец мальчика часто с ней спорил и восставал против англомании[631].
Нанять хорошего гувернера было настоящей удачей. Такие наставники оставляли яркий след в душе ребенка. «Амалья Ивановна была истинное сокровище: нянька и гувернантка, друг семейства», – вспоминала Александра Осиповна Смирнова-Россет[632]. По словам А.П. Араповой, «самыми лучшими, беззаботными часами (для ее матери, Н.Н. Пушкиной-Ланской. – А.Ш.) были те, которые проводились в обществе гувернанток, из которых miss Tomson оставила в ней самое теплое воспоминание»[633].
Е.И. Раевская и ее сестра Е.И. Менгден (урожденные Бибиковы) очень любили свою гувернантку, немку Марью Андреевну Гейнц, Елизавета даже находила прелестным ее покрытое прыщами лицо[634].
По воспоминаниям князя П.А. Вяземского, у него было много гувернеров, но ни одного более-менее приличного. Один гувернер, немец, часто выпивал. «Однажды ментор мой возвратился грузнее обыкновенного. Я подошел к нему, и спросил: как сказать по-немецки „вонять”? – Stinken. А зачем спрашиваете вы это? – продолжал он. – Чтобы сказать вам: Sie stinken nach vino. Неправильны были мои слова, но попали они в цель. За такую дерзость мою дядька жаловался отцу». Родитель отчитал ребенка, а ментора выгнали из дома. Другой же гувернер, француз Дандилли, хоть и «ни в нравственном, ни в ученом, ни в учебном складе своем не отвечал требованиям и условиям звания своего», отличался веселым, добрым, уживчивым характером и до конца жизни оставался с воспитанником «в коротких и приятельских сношениях»[635]. А вот наставник Пушкина, Руссло, говорил с ним кратко и отрывисто, задавал ему уроки, точно командуя[636].
Конечно, гувернеры не пользовались в семье таким уважением, как родители. Гувернер в семье занимал место чуть выше слуги. Однако ребенок был обязан, хочет он того или нет, оказывать учителю знаки почтения и не мог себе позволить фамильярности. Пример достойного обхождения показывали родители. При гувернерах хозяева не позволяли себе вольностей. По словам В.А. Соллогуба, в семье Дмитрия Степановича и Марии Федоровны Кротковых «при свидетелях… сохранялось тонкое приличие, и городищенские[637] съезды отличались радушием, хлебосольством и тоном хорошего общества. Тому способствовало присутствие в доме замечательно умной, живой и образованной гувернантки француженки mademoiselle Jeny, девушки уже немолодой»[638].
За нравственностью гувернеров и учителей следили строго. Однажды гувернер-студент уговорил своего воспитанника Александра Бибикова пойти с ним в трактир напиться чаю. За это учителя немедленно уволили, о неприятном происшествии говорила вся Москва, но от маленькой сестры эту историю скрывали «как нечто ужасное»[639].
В «Невском проспекте» Н.В. Гоголя мы находим чудесное описание прогулки учителей с их воспитанниками: «В двенадцать часов на Невский проспект делают набеги гувернеры всех наций с своими питомцами в батистовых воротничках. Английские Джонсы и французские Коки идут под руку с вверенными их родительскому попечению питомцами и с приличною солидностию изъясняют им, что вывески над магазинами делаются для того, чтобы можно было посредством их узнать, что находится в самых магазинах. Гувернантки, бледные миссы и розовые славянки, идут величаво позади своих легеньких, вертлявых девчонок, приказывая им поднимать несколько выше плечо и держаться прямее; короче сказать, в это время Невский проспект – педагогический Невский проспект»[640].
По воспоминаниям художника Ораса Верне, в доме графа М.Ю. Виельгорского у детей было несколько гувернеров, музицировавших на флейте и кларнете, и гувернанток, сильно разнящихся между собой: англичанка, «словно сошедшая со страниц „Клариссы”; полька, деревенская замарашка; и немка, страшная на вид»[641]. Видимо, таким образом родители стремились дать детям понятие о различных культурах и избежать условностей одной-единственной системы воспитания.
М.И. Глинка вспоминал, что их с сестрой учила на дому выписанная из Санкт-Петербурга В.Ф. Кляммер, выпускница Смольного института. Она была «хитра на выдумки»: когда Глинка с сестрой начали разбирать ноты и играть на фортепьяно, она приказала приладить доску к пианино над клавишами так, чтобы можно было играть, но нельзя было увидеть клавиш, что было для учеников весьма полезно. Воспоминания о ней у детей остались самые добрые[642].
Безусловно, не всегда родители обращали внимание на внутреннюю культуру педагога, придавая значение исключительно знанию французского языка и обычаев. Е.А. Сабанеева отмечала, что «[18]20-е годы ознаменовались у нас поездками наших дворян за границу, увлечением французскими модами и гувернерским воспитанием, которое наделало столько вреда»[643]. Система воспитания тех лет очень многое восприняла от повседневной французской культуры: режим дня, питание, выражение лица, движения и так далее. Делясь впечатлением от поведения русских военных в Париже 1814 года, философ Ипполит Оже отмечал: «Между высшими классами в России и во Франции много общего: одинаковое воспитание порождает духовное сродство, скрепляемое общей литературой и общим разговорным языком, так что политическая распря была чем-то вроде семейной размолвки, происшедшей от недоразумения и прекратившейся тотчас после объяснения, чем-то вроде вводного предложения в скобках, не нарушающего смысла всей речи»
