Дворец райских наслаждений - [185]

Случилось самое невероятное событие!

Дело было поздним вечером. В основном все уже разбрелись по кроватям, а герр Фишер все суетился — он готовился заступить в караул в обеденной комнате, где он выложил на стол хронометр, Библию, платок, трубку, кисет, фляжку с бренди, маленькую фотографию матери в рамочке (наблюдать за ним было сущим мучением!). Я же, перед тем как отойти ко сну, подкручивал лампы и проверял ставни.

Я как раз возился с дедовскими часами — удивительно, до чего сильны старые привычки, которые появились в те времена, когда мы еще не ведали ужасов нашего теперешнего существования, как вдруг в один из ставней кто-то тихо постучал. Я мог вообще ничего не услышать, но так получилось, что стук раздался как раз в тот момент, когда стояла тишина. Теперь барабаны время от времени замолкают, радуя нас сладкими минутами блаженства. Похоже, боксеры тоже время от времени устают. Сперва я подумал, что это просто ветка. Невдалеке от одного из окон столовой растет дерево, а на улице было довольно ветрено (так здесь случается вечерами, все дело в горах, жаре и высоком давлении — кстати, пока не выпало ни капли дождя). Потом я понял, что подобный стук вряд ли могли вызвать какие-либо естественные причины. Уж слишком он был настойчивым, слишком ритмичным. Со всей осторожностью я приоткрыл ставень на дюйм и, вооружившись фонарем, выглянул наружу. Я увидел чье-то белое лицо, боксерскую повязку, и сердце ушло в пятки. Я решил, что дом вот-вот подвергнется новому нападению. Потом я заметил в глазах незнакомца тревогу, прямой, явно некитайский, нос и услышал голос. Человек обратился ко мне по-английски, прошептав: «Впустите, впустите меня скорее. Это я, Хирам».

Сам понимаешь, как я был потрясен. Единственным человеком по имени Хирам, которого я знал, был юноша, погибший много месяцев назад. Более того, я сам присутствовал на казни его убийц. Я уж подумал, что передо мной призрак, однако, присмотревшись, убедился, что передо мной действительно Хирам Милуорд. То же узкое лицо, из-за которого у юноши всегда был подозрительный, хитрый вид. Передо мной был не призрак. «Быстрее, — прошептал мальчик. — Пока меня никто не заметил».

Я позвал Фишера. Мы вместе отворили ставни (у меня хватило ума прежде затушить фонарь) и втащили мальчика в комнату. Потом мы отвели его в гостиную, где в свете ламп в изумлении воззрились на хрупкого юношу, с головы до пят разодетого как заправский боксер. «Мальчик мой, значит, ты жив», — промолвил я. Возможно, я сморозил глупость, однако, поверь, у меня и вправду не было слов.

Было совершенно ясно, что мальчик вымотан до предела. Он дрожал, покачивался от усталости, а глаза едва не закрывались. «Быстрее сходите за его отцом, — приказал я Фишеру, — а я займусь бренди». Я подвел Хирама к дивану, на который он без всяких возражений опустился. Хлебнув бренди, мальчик закашлялся, но потом ему все-таки удалось сделать пару глотков.

Через несколько мгновений на пороге, сверкая глазами, появился Септимус Милуорд. В свете ламп казалось, что у него горит борода. Он отбрасывал огромную тень, падавшую на пол комнаты. Сидевший на диване Хирам увидел грозную фигуру взиравшего на него отца и, как мне почудилось, вжался в подушки. И без того бледное лицо юноши еще больше побелело от страха. Какое-то мгновение отец и сын молча смотрели друг на друга. Момент был напряженный. Септимус сурово глядел на сына. Я ожидал взрыва. Вдруг в два прыжка он оказался у дивана и, подхватив сына на руки, стиснул его в объятиях, прижавшись лицом к костлявому плечику Хирама. Могучая грудь Септимуса вздымалась от переполнявших его эмоций. И тем более я был потрясен, услышав, как он, встретившись со мной взглядом, тихо рассмеялся. «Не знаю, доктор, найдется ли у вас откормленный теленок, — промолвил он с кротостью, которой я от него никогда не слышал. — Он был бы как никогда кстати. Ибо се мой сын, который был мертв и ожил, пропадал и нашелся. Простите, но сейчас мы вас оставим. Хираму надо повидаться с матерью».

Вот такие дела, Джеймс. Блудный сын вернулся. Септимус с Хирамом отправились к себе в комнату, и мы оставили семью радоваться воссоединению после долгой разлуки. Уверен, что утром мы все узнаем в подробностях. Мы так потрясены, что лишились дара речи, и никто из нас не смеет и гадать, что означает столь удивительное возвращение юноши, которого мы уже давно считали мертвым. Сейчас во мне все так и кипит от радости, вот поэтому я так поздно и засиделся с этим письмом. Господь свидетель, нам сейчас плохо, многие отчаялись, а что может поднять дух лучше, чем известие о столь чудесном воскресении из мертвых? Воистину, жаль, я не могу забить откормленного теленка. Уже давно мы не «ели и веселились».

Меня гложет червячок сомнения. Как же те три человека, которых казнили по обвинению в убийстве мальчика? Мандарин сам приговорил их к смерти. Получается, он ошибался? А может, я стал свидетелем узаконенного убийства? Кто же этот человек, от которого зависят наши жизни?

Воскресенье, 30 июня 1900 года

Новости, которые принес Хирам, несколько омрачили радость от его возвращения. Оказывается, положение еще более плачевно, нежели мы полагали. В беду попали не только мы. Пламенем восстания охвачен весь северный Китай. Более того, императорский двор официально встал на сторону боксеров. В этом нет никаких сомнений. Хирам показал мне декрет, скрепленный императорской печатью, который он сорвал со стены. Там черным по белому написано, что все подданные, верные императору, должны убивать иностранцев.