Дворец райских наслаждений - [16]

— Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, — холодно произнес Милуорд. — Я буду за него молиться.

— Бога ради, одумайтесь! Хирам всего лишь ребенок.

— Он оставил Дом Божий, доктор Аиртон. — Переубедить Милуорда было невозможно. — Ежели он покается и вернется, я заколю откормленного теленка и возрадуюсь возвращению блудного сына. Однако допрежь — не сын он мне.

— Господи Боже, — доктор уже понял, что с проповедником говорить бесполезно. — Миссис Милуорд! Летиция!

Очки женщины запотели от слез, но она твердо произнесла:

— Доктор Аиртон, вы слышали, что сказал мой муж. Его слово для меня закон. Я буду молиться о том, чтобы дьявол оставил в покое душу моего сына, — ее голос сорвался, и она зарыдала. Милдред обняла мать, словно желая защитить ее, и разгневанно посмотрела на Аиртона.

— Доктор, позвольте нам скорбеть в одиночестве, — произнес Септимус. — Вы не в силах помочь нам.

— По крайней мере я могу попытаться отыскать вашего сына, — ответил Аиртон и, кипя от негодования, повернулся на каблуках. Затем он обернулся и, кинув взгляд на Септимуса, запинаясь, произнес: — Когда я отыщу его, отведу к себе в госпиталь. Прошу вас еще раз подумать о родительском долге.

С этими словами он оставил семейство Милуордов возносить молитвы и направился прочь.

Молодой гимнаст, который во время проповеди кривлялся, изображая Септимуса, все еще торчал на площади в компании друзей. Когда доктор проходил мимо, гимнаст скорчил рожу и рассмеялся.

— Грязное отродье ублюдочной черепахи! Я не стану сносить твои дерзости. Прочь с дороги, вонючий отпрыск мула и слепой змеи! — рявкнул Аиртон.

Юноша, услышав обрушившийся на него бурный поток китайской брани, широко улыбнулся.

— Та мадэ! — выругался он. — Оказывается, один из них умеет говорить по-человечески.

И доктору Аиртону не удалось избежать очередного унизительно хлопка по спине — уже третьего за сегодняшний день. Оттолкнув гимнаста в сторону, он направился к южной части площади, от которой начиналась центральная улица, ведущая к огромным городским воротам и дому доктора.

* * *

Госпиталь, как и дом, являвшийся местом обитания доктора и его семьи, располагались на невысоком утесе, возвышавшемся над полями пшеницы примерно в двух милях от городских стен.

Некогда здания, превращенные в жилище и госпиталь, принадлежали зажиточному крестьянину. Доктор приобрел их в тот год, когда в городе бушевала чума — доктор желал подыскать себе место, где можно было хоть на некоторое время укрыться от кишащих бациллами чумы городских миазмов. Всего за какой-то год ему удалось перестроить глиняные мазанки, возведя на их месте современные кирпичные домики, окружавшие три соединенных между собой дворика в китайском стиле. На смену покрывавшей крышу соломе пришла аккуратная серая черепица, доктор приказал расширить оконные проемы и вставить в красные деревянные рамы новые стекла. Во двориках Нелли посадила цветы и деревья. Комнаты были просторны и тщательно прибраны — пол сделали из сосновых досок, а стены выбелили известью. Сестра Катерина — одна из двух монахинь, которых нанял доктор Аиртон, — говорила, что госпиталь напоминает ее монастырь в родной Тоскане.

Первый двор окружали кладовая, аптека и операционная, в которой Аиртон лечил явившихся на прием пациентов. Каждое утро в семь часов главный помощник доктора по имени Чжан Эрхао открывал ворота, и больные, зайдя во дворик, терпеливо дожидались своей очереди на скамейках, стоявших у любимой Неллиной карликовой сосны. Зимой больные ждали приема в специально освобожденной для них кладовой. Не только горожане являлись к Аиртону с жалобами на зубную боль, ишиас и фурункулы. К доктору приходили крестьяне из окрестных деревень. Порой они были вынуждены идти всю ночь, или же, если несчастные были не в силах сдвинуться с места, их приносили на носилках родственники. Широкоскулые, крепко сбитые крестьяне-северяне с обветренными лицами могли долгими часами сидеть неподвижно, стоически перенося боль, терпеливо ожидая того момента, когда доктор-иноземец наконец освободится и сможет уделить им несколько минут. Слава доктора Аиртона гремела на всю округу. Он был столь искусен, что редкий пациент уходил от него недовольным. Впрочем, лишь доктор знал, сколь мало он может сделать — в его распоряжении были лишь бинты и очень небогатый выбор лекарств. Раз за разом ему приходилось осознавать, что на свете есть болезнь, против которой медицина бессильна, и имя ей — бедность.

В главном здании, выходящем на ворота, была расположена часовня. Каждый день в шесть тридцать вечера маленькая община собиралась там на молитву и пела гимны, переведенные на китайский язык Обществом миссионеров. Двор за часовней был маленьким царством, принадлежащим двум итальянским монахиням — Елене и Катерине. Католические монахини уже давно взяли под опеку пациентов, прикованных к постелям, и даже Нелли предпочитала не вмешиваться в их дела. Обеим монахиням было под тридцать. Они приехали в Шишань, чтобы помогать отцу Адольфусу — седобородому ученому-иезуиту, жившему в городе с незапамятных времен. Их приезд трагическим образом совпал с началом эпидемии бубонной чумы, одной из первых жертв которой стал святой отец. Аиртон наткнулся на монахинь в квартале, где эпидемия свирепствовала особенно сильно, — женщины взяли под опеку и покровительство сирот, чьи родители сгинули во время чумы. Аиртон немедленно взял монахинь под свое крыло, а когда эпидемия пошла на убыль, отправил письмо главе миссии в Рим, в котором описывал мужество и самоотверженность Елены и Катерины и просил разрешить сестрам остаться с ним в Шишане, покуда отцу Адольфусу не будет подобрана замена. С тех пор монахини всегда были подле доктора. Раз в год, на Пасху, монахини ездили в Тяньцзинь, чтобы исповедаться и причаститься, а все остальное время жили вместе с семейством Аиртонов, во всем им помогая. Монахини даже присутствовали на службе в часовне. Обе женщины происходили из семей итальянских крестьян, отличались простодушием и никогда не унывали. Веселый смех сестры Елены стал такой же неотъемлемой частью госпиталя, как запах йода и карболки. Монахини жили в крыле одного из зданий, выходивших на третий дворик, которое также служило пристанищем и школой сиротам, которых сестры спасли во время эпидемии. Некоторые из детей уже подросли и, кто чем мог, помогали в работе по госпиталю.