Дворец райских наслаждений - [105]

— Вас послушать, так они вызывают смех.

— Они не вызывают смеха. С тем же успехом можно хохотать над Кочайзом[26], который носит набедренную повязку из оленьей шкуры и цилиндр с воткнутыми в него перьями. В молодости, когда я только стал проповедником, я жил среди индейцев-апачей в резервации, одной из тех грязных дыр, куда мы загнали гордый жестокий народ, пытаясь сломить его дух, стараясь приобщить к цивилизации. Каким образом? Спаивая и посадив на голодный паек. Я преподавал им Писание, и, Боже правый, я помню, с какой необоримой ненавистью они смотрели на меня… а по их лицам ползали мухи. Несчастный сломленный народ — мне до сих пор больно об этом вспоминать. Однако, доложу я вам, доктор, если бы вы увидели индейца-апачи на лошади с ружьем в руках, как некогда довелось мне, когда Джеронимо[27] пошел на прорыв из Сан-Карлоса в семидесятых, вы бы поняли, что такое настоящий мужчина. Гордый как орел, свободный как ветер, несмотря на то, что одет он был в то, что мы с вами назвали бы рубищем, а за душой — только оружие да бусы. Страшный, как горный лев, самый жестокий и беспощадный убийца, которого когда-либо носила земля, — все против него, но с ним были его честь и гордость. Мне не хотелось говорить, доктор, но боксеры, которых я видел в Китае, чем-то напомнили мне того индейца.

— Хотите сказать, что они кровожадные опасные дикари?

— Если вы рассердите их, они могут быть опасны, впрочем, я имел в виду совсем другое. Я увидел в их глазах гордость, доктор. Гордость, понимаете? Вы прожили в Китае очень долго, дольше, чем я. Мы привыкли к забитости и покорности китайских крестьян. Попробуйте это отрицать. Что, когда вы делаете операцию крестьянину, он смотрит вам в глаза? Что делает погонщик, если видит, что вы едете на лошади ему навстречу? Крестьянин отводит взгляд, а погонщик спешит уступить вам дорогу. Каждому китайцу от рождения присуще низкопоклонство. Перед нами общество вышестоящих и нижестоящих, где ты либо повелеваешь, либо пресмыкаешься. Крестьянин находится в самом низу социальной лестницы, но когда я сталкиваюсь на дорогах с боксером — я понимаю, что передо мной настоящий мужчина. Он не дикарь, как индеец-апачи, но в его глазах, как и в глазах того индейца, читается угроза, что заставляет меня относиться к нему с осторожностью и уважением и побыстрее ехать дальше своей дорогой.

— Как вы думаете, Филдинг, боксеры представляют для миссионеров опасность?

— Опасность? Физической расправы? Нет, я так не думаю. Пока еще нет. Однако новообращенным угрожают. Прежде чем обрушить гнев на нас, боксеры сперва решили заняться своими. Подтверждаются слухи об убийстве христиан в деревнях Шаньдуна и Чжили. В дальних округах случаются поджоги. Боксеры жгут церкви и дома христиан. Настают ужасные времена, а деревенская молодежь, вступившая в отряды, в безумии своем способна на дикие жестокости. Осмелюсь заметить, среди боксеров немало бандитов и разбойников, которые тоже подливают масла в огонь. Христианские общины во всем Северном Китае очень напуганы… Больше всего меня беспокоит мысль, что правительство и высшее чиновничество ради достижения собственных целей могут попытаться сыграть на волнениях. Пока в основном мандарины на местах выступают на стороне закона и все еще наказывают за преступления, совершаемые против христиан. Однако есть и обратная сторона медали. Я слышал, что националистическая группировка при дворе — князь Дуань и ему подобные — втайне оказывают боксерам поддержку. Более того, число восставших растет. Мне кажется, официальные власти завуалированно поощряют мятежников, усматривая в них средство выдавить из нас пару концессий, напугать нас, отомстить за унизительные уступки, на которые им пришлось пойти за последние несколько лет.

— Правительство никогда не нарушит договоры, — уверенно произнес Аиртон. — Оно великолепно понимает, какую страшную кару способны обрушить великие державы на Китай. Однако меня взволновали ваши слова о новообращенных. Даже в лучшие времена между местными и новообращенными существовало напряжение. Обычные споры о земле перерастали в ссоры на религиозной почве. Были и другие причины раздоров.

— Боюсь, что своим трудом мы, сами того не желая, растревожили улей. Скажите, доктор, велика ли христианская община Шишаня?

— Не особенно. Поблизости имеются три-четыре христианские деревни. Увы, не могу похвастать тем, что именно мне удалось обратить их жителей к Богу. Боюсь, они верны Римской церкви, а не реформистам. Пастырскую деятельность ведут две итальянские монахини, что живут в госпитале, но без священника им приходится трудно. Они бывают в деревнях наездами.

— Смею заметить, Аиртон, ваша деятельность заслуживает наивысшей похвалы.

— Все дело в сложившихся обстоятельствах. Когда-нибудь сюда на место покойного отца Адольфуса приедет новый посланник Рима, и мне придется распрощаться с двумя великолепными медсестрами. Однако если все, что вы говорите, правда, представители всех миссий должны объединиться и вместе выступить на борьбу с предрассудками, на которые опираются боксеры. Но скажите мне, пожалуйста, боксеров и вправду следует воспринимать всерьез?