Дворец грез - [72]

— Отклони голову назад, — сказала она, и я подчинилась, краем глаза увидев блестки. Она осторожно стряхнула мне на веки крошечные гранулы и растушевала их по всему лицу. — Это золотая пыль, — пояснила она, предвосхитив мой вопрос.

Я онемела от изумления. Золотая пыль! На мне!

Когда мне было позволено поднять голову, Дисенк вручила мне медное зеркало. Черпая краска вокруг глаз, разлетаясь к вискам, переливалась и вспыхивала при каждом вздохе. Волшебным образом я превратилась в неземное, чарующее создание, богиню во плоти.

— Ах! — У меня перехватило дыхание.

Дисенк решительно убрала зеркало и начала наносить пудру красной охры на мои щеки и губы. Я видела, что она улыбалась, довольная своей работой. Закончив с лицом, она подняла мои волосы и сколола их на макушке, потом подтащила поближе чашу и опустилась на пол, ставя мою ногу к себе на колени. Взяв кисть, она стала наносить на мою ступню прохладную и скользкую оранжевую жидкость. Сердце у меня подпрыгнуло.

— Это хна, — прошептала я, и она снова улыбнулась.

— Ни одна знатная госпожа не показывается на празднествах без хны на ладонях и ступнях, — сказала она. — Это знак ее высокого положения. Это требует почтения и повиновения от нижестоящих. Другую ногу, пожалуйста. Потом я накрашу твои ладони, и, пока хна будет подсыхать, мы наденем парик.

Словом «парик» называлось нечто прекрасное, тяжелое, со множеством туго заплетенных косичек до плеч. Золотые кружочки, висевшие по одному на конце каждой косички, обрамляли лицо, картину завершала прямая черная челка на лбу. Когда Дисенк закрепила парик у меня на голове, мне показалось, что я надела корону. Когда я, любуясь своим отражением в зеркале, снова и снова царственно поворачивала голову влево и вправо, косички легко касались моих голых плеч. «О Паари, — думала я с восхищением. — если бы ты видел сейчас свою маленькую сестру!»

Хна высохла. Дисенк молча взяла голубой лен и помогла мне облачиться в него. Он мягкими складками струился по моим лодыжкам, его золотая кайма сверкала. Юбка была свободной, а лиф плотно облегал фигуру. Моя правая грудь оставалась обнаженной. Дисенк снова обмакнула кисть в хну и осторожно покрасила мне сосок. Моя мать провалилась бы от стыда, узнав, что ее дочь собирается появиться на людях одетая таким образом, подумала я, но я научусь не обращать на это внимания. Асват теперь от меня далеко. Мои ладони и ступни окрашены хной. И я — госпожа Ту.

Осталось надеть украшения, но я не питала надежд, что, как только рассвет вытеснит прохладу из моей комнаты, у меня останется хоть что-то из этого. На столике лежали золотая диадема, усыпанная бирюзой, пектораль — величественное нагрудное украшение, охватывающее шею и спускающееся почти до груди; пять золотых колец с анхами[65] и скарабеями — для моих дрожащих пальцев, и на плечо золотой обруч, с которого свисали крошечные цветы, а в серединке каждого цветка поблескивала капелька бирюзы. Непривычная тяжесть парика и такое количество украшений вынуждали меня двигаться медленнее, чем обычно, но это не было неприятно. Дисенк критически осмотрела свое творение и осталась довольна.

— Готово, — объявила она, и я поняла, что ее работу будут оценивать вечером так же, как меня.

Когда за мной пришли, я погладила ее по щеке окрашенной ладонью и вышла.

Тот, кто стоял за дверью, был Харшира; он был просто великолепен в своей переливающейся золотом льняной одежде, его широкую грудь пересекала золотая лента. В его глазах я не увидела никакой реакции на мое преображение, однако же он отвесил мне сдержанный поклон, и мы зашагали по галерее. Сумерки уже заползли в дом, и лестница была темной, а мы спускались туда, где в светильниках благоухало душистое масло и разливался мягкий желтоватый свет. Слуги сновали туда-сюда со свечами, тесня надвигавшуюся темноту. Когда мы проходили мимо них, они останавливались, быстро и почтительно кланялись Харшире, и он сдержанно кивал в ответ, плавно продвигаясь в ту часть дома, которая прежде была закрыта для меня.

От подножия лестницы мы повернули направо. Здесь проход расширялся в великолепный коридор, выложенный голубыми фаянсовыми плитками, потолок был усеян нарисованными звездами. Я перевела взгляд с покачивающихся впереди ягодиц главного управляющего на свои ноги, ступающие по безупречно чистому полу. Свет вспыхивал на маленьких драгоценных камнях, нашитых на новые сандалии, по одному у каждого пальца, и натертая маслом кожа светилась. Кайма тонкого голубого платья ласкала ноги, как легчайшее дуновение ветерка, поблескивая при каждом шаге, а когда я остановилась позади Харширы, струя шафранного аромата от моего тела поднялась из его складок.

Перед нами оказались массивные кедровые двери, Харшира постучал, и рабы тут же распахнули их. Послышались мужские голоса, взрыв грубого смеха, на нас резко повеяло теплым воздухом, и в глаза ударил поток яркого света. Маленькие бирюзовые подвески браслета на моем плече зазвенели, когда я с умыслом разжала руки и свободно опустила их вдоль тела.

— Госпожа Ту, — нараспев произнес Харшира и посторонился, пропуская меня вперед.