Дворец грез - [70]

Мне не позволили принять участие в похоронной процессии на семьдесят первый день траура. Я стояла на коленях у окна и смотрела, как обитатели дома медленно двигались через двор и через сад, направляясь к лодкам. Кенну положат в простой деревянный гроб и похоронят в маленькой, высеченной в скале гробнице, которую приготовил для него Гуи. Так сказала мне Дисенк. У гробницы соберутся его друзья и слуга, с которыми он работал в доме, чтобы провести и обряд прощания. Они совершат погребальную трапезу у входа в гробницу, закопают остатки еды, а потом вход будет запечатан. Дисенк была мрачной и подавленной, она тоже хотела присутствовать на похоронах, но, очевидно, ей было велено оставаться со мной. В конце концов мне удалось уговорить ее выйти в сад, где мы долго сидели молча, в непривычной тишине, а опустевший дом стоял объятый дремотой, залитый белым солнечным светом, и даже птицы молчали.

К вечеру мы вернулись в дом, и Дисенк сама приготовила мне простую еду. Аппетита у меня не было, но я поела, чтобы не обижать ее. Позднее, когда она шила при свете лампы, а я перебирала свитки со старинными историями, песнями и стихами, которые любила перечитывать на досуге, я услышала, что дом начал оживать. Двор наполнился голосами и звуками шагов. Внизу хлопнула дверь. Дисенк подняла голову.

— Все кончилось, — тихо сказала она и снова склонилась над работой.

Я слышала голос Гуи за окном, тихий, неясный, но узнаваемый, ему отвечал глубокий бас Харширы.

И вдруг как — будто тяжелый камень свалился с моей груди. Я глубоко, с наслаждением вздохнула. Все кончилось. Я не видела Мастера более двух месяцев, но это не имело значения, он был готов простить меня, жизнь продолжалась. Гнетущая тяжесть сменилась здоровой, приятной усталостью. Я зевнула.

— Раздень меня, Дисенк, — сказала я, — Очень хочу спать.

Она немедленно повиновалась. Пока она, как всегда перед сном, втирала в мое лицо мед и масло, я едва не уснула. Едва она закончила, я сразу же провалилась в благословенную темную пропасть забытья. Спала я без сновидений.

Не успела я утром встать с постели, в дверь постучали. Дисенк открыла. В дверях стоял маленький, крепко сложенный человек. Он улыбнулся Дисенк и сдержанно поклонился, повернувшись ко мне.

— Я Неферхотеп, новый личный слуга Мастера, — сказал он. — Я принес это для Ту и Дисенк. Еще у меня есть сообщение. Мастер надеется, что Ту приступит к работе, как только закончит утренние приготовления. — С этими словами он вручил Дисенк небольшую чашу, улыбнулся еще раз и удалился.

Как только я сбросила с ног покрывало, Дисенк бережно поднесла мне чашу.

— Что это? — спросила она, озадаченно наморщив нос.

Я взглянула. В чистой воде плавали два глянцево-зеленых листика. Я смотрела на них, и у меня внутри разливалось счастье. Должно быть, он положил их в воду, как только вернулся с похорон Кенны, восхищенно думала я. Один для нее. И один для меня. Жест утешения, обещание прощения, позволение смеяться снова. Сунув руку в чашу, я выловила один листик, стряхнула с него капли воды и подала Дисенк. Она подозрительно отступила. Я взяла чашу у нее из рук и поставила на стол.

— Не бойся, — сказала я. — Возьми его в рот и медленно разжевывай. Это лист ката. Верь мне!

Я выловила другой лист и положила на язык. Нерешительно она поступила так же и неодобрительно нахмурилась, ощутив горький вкус. Какое-то время мы стояли друг напротив друга и задумчиво жевали, но очень скоро стали беспричинно смеяться.

Держась за руки, мы спустились в ванную комнату. Пока меня омывали, я с закрытыми глазами стояла на каменном возвышении, и ароматная теплая вода стекала по мне тонкими струйками. Никогда еще влага на моей коже не была такой коварно чувственной, а утренний воздух в маленьком дворике не был полон столь восхитительных ароматов. Все будет хорошо, думала я лениво, с наслаждением лежа на массажной скамье, пока руки юноши делали свою ежедневную работу. Время снова вело меня вперед. В приливе радости я громко засмеялась, и искусные пальцы на миг замерли.

— Мои прикосновения сегодня неверны? — услышала я.

Я засмеялась снова, сознавая, что это все действие ката, но не только. Это мое дыхание, это сильное, здоровое биение моего сердца, это слабое чувство жжения на пятке, до которой добралось солнце. Кенна умер, но я была жива.

— Твои прикосновения восхитительны, как всегда, — ответила я и подумала: «Все кончилось. Я свободна».

Гуи приветствовал меня, будто вовсе ничего не случилось. Он, как обычно, окинул меня зорким взглядом, чтобы убедиться, что мои глаза должным образом подведены, а платье чистое, и мы приступили к работе. Я ожидала увидеть его подавленным, окутанным печалью но крайней мере на первых порах, но он никак не обнаруживал свое горе. Теперь я знала, как высоко он ценил своего личного слугу, но, по-видимому, семьдесят дней траура развеяли его скорбь. Я сильно испугалась, когда в самый разгар утра услышала, как за моей спиной кто-то вошел в кабинет и Гуи рассеянно сказал: «Да, можно убирать». Ну конечно же, это был Неферхотеп, вооруженный веником и тряпками, который начал уборку в кабинете вокруг нас. За пивом он не посылал.