Дворец грез - [169]

— Подай мою врачебную сумку, — приказала я Дисенк. — Я иду к Хентмире.

У комнаты, которую несчастная девушка делила с Гунро, толпились женщины; они сохраняли скорбное молчание, сидя на земле или прислонившись к стене здания. Пробираясь через толпу, я слышала сквозь открытую дверь монотонные звуки песнопений, они звучали то громче, то тише. Я собрала всю свою храбрость и вошла. Гунро подняла взгляд. Она сидела, скрестив ноги, на своей кушетке, отстранившись от суеты вокруг соседней кровати. Я подошла к ней.

— Что слышно о фараоне? — спросила я под громкое пение жрецов.

— Помощнику врачевателя приказали присоединиться к своему наставнику у ложа фараона, как только ты придешь сменить его, — ответила она. — Гуи не пришел, думаю, ты уже знаешь. Говорят об испорченной пище. Симптомы фараона такие же, как и у Хентмиры, и они вместе ели винные ягоды в сиропе прошлой ночью. Так говорят, по крайней мере.

— Насколько серьезно он болен?

Она покосилась на группу людей вокруг кушетки Хентмиры.

— Не знаю.

Я отвернулась от нее и, подойдя к помощнику дворцового врачевателя, тихо коснулась его плеча. Он посторонился, и я приблизилась к Хентмире.

Она была при смерти. Уже наполовину покинув этот мир, она стояла на пороге зала Суда; когда я склонилась над ней, то испытала неизъяснимое облегчение оттого, что мне не придется взглянуть в ее глаза, до краев наполненные болью, или услышать ее нежный, робкий голос, который звучал бы искаженно, если бы она попыталась что-то проговорить. Ее кожа была холодная и липкая, раскрытые губы посинели; тайком осмотрев ее руки, я заметила, что пальцы и руки до локтей покрыты густой красной сыпью. Глаза с неживым блеском были чуть приоткрыты. На лице были следы слез. На перепачканных простынях виднелись следы кровавых выделений. Я отошла.

— Уже ничего нельзя сделать, — сказал помощник, — Благодарение богам, что судороги миновали. Хранитель послал за ее семьей, но что мы им скажем? Она умрет раньше, чем они придут.

— Вам удалось ей что-нибудь дать? — выдавила я.

Мне хотелось наброситься на жрецов, которые наполняли комнату удушающими благовониями и бессмысленным гудением, но молитвы, что они читали, были уже не об исцелении. Они были о легком отделении ка от тела, и это то, что сейчас было нужно Хентмире.

— Я пытался дать ей маковой настойки, но ее вырвало, — ответил он. — Если это испорченная пища, тогда я должен заново учиться врачеванию. Это больше похоже на отравление ядом. — Он начал собирать свои фиалы и инструменты. — Теперь я должен идти к фараону, и я горячо надеюсь, что его не постигнет участь этой бедной девушки. Я оставляю ее на тебя, моя госпожа.

Я не заметила, как он ушел. Подтянув скамеечку, я присела рядом с Хентмирой. Как никто другой, я отдавала себе отчет, что здесь уже нечего делать, кроме как ждать неизбежного. Я приказала принести чашу теплой воды и сменить ей белье, потом заставила себя осторожно омыть слабые члены, гибкое тело, даже мертвенно-бледное лицо девушки, которая вызывала во мне такую ревность. Мной двигало чувство вины и глубокой печали, желание покарать себя, но я не знала, испытываю ли я истинное раскаяние.

Положив руки на ее ребра, я ощутила неровный, слабый стук сердца, которое не сможет биться долго. «О Хентмира, прости меня, — безмолвно умоляла я. — Твое сердце напрасно цепляется за жизнь, оно проиграет, но при взвешивании[88] в зале Последнего Суда, под взглядом Анубиса и Тота, оно победит, поскольку мое будет обвинять меня, когда придет мое время, и смогут ли боги понять меня? А ты? Милосердная и великодушная, станешь ли ты просить за меня перед небожителями?» Она вздохнула, будто услышала меня. Ее дыхание сбилось, она попыталась вдохнуть раз-другой, и я убрала руку. «Это мое наказание — видеть твою смерть, — подумала я. — Я могла бы сидеть у ложа Рамзеса, чтобы насладиться его предсмертной агонией, без всяких угрызений совести, но ты разрываешь мне сердце».

Некоторое время спустя я начала смутно осознавать, что освещение в комнате изменилось. Время шло. В комнату вошли люди: маленький седовласый человек и женщина, тревожно напоминавшая Хентмиру, только постарше; казалось, будто тело на кушетке принадлежит не Хентмире, а кому-то другому.

Я говорила с ними, смотрела, как они горестно, неверными руками прикасаются к своей дочери, слышала их плач, когда наконец ближе к закату Хентмира испустила последний вздох; она отошла так же скромно и тихо, как и жила. Дав знак жрецам прекратить пение, я с трудом поднялась и выскользнула из комнаты, велев сказать Хранителю, что нужно вызвать жрецов-бальзамировщиков. Я шла по примятой траве, устало щуря глаза на красное закатное солнце, и размышляла, заложена ли уже гробница для Хентмиры и припасены ли для нее погребальные принадлежности. Наверное, нет, потому что кто мог подумать, что такое юное существо умрет так скоро?

Повернув со двора в свое жилище, я увидела Гунро, та шла от центральных садов, мокрая после купания. Ее волосы прилипли к голове и свисали влажными прядями на голые плечи, бедра были небрежно обернуты куском ткани.

— Она умерла, — сказала я прямо, когда подруга подошла ко мне. — Мне очень жаль, Гунро.