Двор чудес - [41]

Она: темноволосая округлая головка на прямом стерженьке шеи.

Он: голова-шар венчает туловище-куб.

Шар и куб представляют собой игру противоположностей. Шар – движение. Куб – неподвижность. Шар – воздух. Куб – земля. Обе фигуры – как две стороны медали или же как две стороны бытия – его аверс и реверс, две противоположные грани единого в своей сердцевине образа.

Подобная монада почти в точности повторяет построение храма любой религии – будь то христианство, ислам, индуизм, зороастризм, даосизм, иудаизм – в основании лежит куб, а над ним пустотелая сфера, шар.

Куб – замкнутый ограниченный мир квадратных форм.

Шар пытается выбраться из Куба – оторваться, выйти из мирского бытия, войти в безграничный, непроявленный трансцендентный Мир – освободиться из-под власти Куба, то есть проявленного мира.

Опыты Учеников

Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?

Мимолетящи суть все времени мечтаньи:

Проходят годы, дни, рев морь и бурей шум,

И всех зефиров повеваньи.

Державин Г. «Жизнь Званская»

В «Толковом словаре» В. Даля читаем: «Шар – краска. Шаро-действо – изображение красками, живопись».

Не мной сформулировна мысль: стихи – настоящие стихи – выводят читателя из привычных реалий в космос, вырастают из рамок повседневности до вселенских масштабов, позволяют взглянуть на привычные вещи свыше, из бесконечности. Примерно это можно сказать о стихах как Пушкина, так и Державина. В их творчестве, наряду с земной константой, ощущение космоса непреходяще. Велемир Хлебников не столь тесно связан с грешной землей – он, как воздушный шар, стремится оторваться от нее и посмотреть на нашу жизнь извне… Тут и пластика, и трехмерность, и гипноз, свойственные воздействию хорошей литературы.

Что есть «Исследование»?

Опять-таки из Даля:

«Исследование – выслеживание, разведывание; исследовать – разыскивать, изведывать, доходить разбирательством, стараться узнать неизвестное по известным данным…»

Такое ощущение исследования неевклидового геометрического построения временных параметров неизменно возникает при чтении Достоевского или Шекспира; таково вычисление «спиралевидности» их сумрачной туманности. Тут нужен не анализ, а прозрение. Существуют вещи, которые можно почувствовать лишь интуитивно – различить, увидеть внутренним зрением – например, ощутить то, что время по-настоящему сжимается и растягивается под двойственным воздействием сил Добра и Зла, направленных в противоположные стороны.

Картина, которую создает писатель, подобна вселенной. Там все во всем и все одновременно, а завершение пути есть его начало. Время в литературе не линейно: создатель охватил все. Поэтому художественное произведение, даже если оно построено на реально случившемся, а не на вымысле, – не должно выстраиваться поступательно, иначе получатся воспоминания, мемуары. Оно не имеет прямой перспективы, скорее обратную, и жизнь «оттуда» движется навстречу земной.

Короче, писатель не рассказывает, а показывает. Говорит не только словами, но звуком, рождающим форму, протяженность, цвет и свет.

Таков мир вымысла, туманный, как запотевшее окно, точный, словно отработанный музыкальный пассаж. Все там подчинено медленному счастливому ритму: прошлое, настоящее и будущее, перекликаясь друг с другом, повторяют, изменяют и возвышают реальность, которой, возможно, нет совсем. В мире вымысла герои творят себя и других, меняясь из повтора в повтор, меняя других и себя: так круги от брошенного в воду камня, расходятся бесконечно…

Все мы или почти все мы умрем.

Ежи Лец

Время – берег, пространство – океан. Невзирая на бесконечность, пространство не так жестоко и более спокойно, чем время. Пространство можно охватить взглядом. В нем есть цвет и свет. И в этом цвето-световом пространстве – вечность, убежище для живого времени, возникающее в шаровой ауре мощи.

На стыке мгновенного времени с точечным пространством, воды с сушей, формы с содержанием – пена, жизнь, капризная, кипящая, непрерывно меняющаяся. Приметы времени раскрываются с треском в пространстве, пространство осмысливается и измеряется временем.

Время сгущается, уплотняется, становится зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, чье силовое искривление дает уже не круг, но спираль —

Бессчетные мгновения,

Нанизаны извне

На тонкой нити времени,

Протянутой в уме…[36]

Ибо мы бессмертны, пока живем.

Треск творения (Звуковая инсталляция)

Любовь моя, как ландыш мая,

Цветет в неведомом саду,

Где розы первый раз в году

Льют ароматы рая.

О, поспеши в тот сад прекрасный,

Где розы белые цветут,

Где птицы вешние поют

В тиши утра и в полдень ясный.

Увы! Лишь нежный соловей

Сегодня не поет.

В тени ветвей

Он ночи ждет,

Чтоб петь, от счастья умирая.

…Любовь моя – как ландыш мая[37]…

Raymundus Lullius. L’amour de moy, chanson savante[38]

Мотет «L’amour de moy» в XIII веке сочинил Раймунд Луллий[39], автор Ars Magna, Мистической модели мира. Но прежде чем начать рассказ о нем, позвольте пригласить вас в ХХ век, в Париж, на улицу Чердака Святого Лазаря, в квартиру, похожую на скворечник, где обитаю я и где меня посещают почтенные и достойные гости из Москвы, Сан-Франциско, Санкт-Петербурга, Иерусалима – и прочих городов-героев. В их числе – мой друг Константин Кедров, поэт, прославленный создатель метаметафоры, основатель Добровольного Общества Охраны Стрекоз – ДООС. И, будь я живописцем, избрала бы Костю моделью для портрета ученого со свифтовской «Лапуты»…