Двоица - [49]

Вот над этим и думал. Сначала ходил кругами, потом сидел на полу. Прерывался, чтобы молиться, – сестра положила в рюкзак его любимую икону, образ святой Вероники. И наконец лег спать, зная, что все равно вскоре пробудится, потому что на свершение московских дел ему нужен был еще всего один день. Только бы Котя все как надо сделала. Сам он найти код от сейфа не мог.

Про то, что код от сейфа был только у Кати, Вершик, конечно, знал. Точнее, узнал от Адриана. Тот подслушал, как Соня в бреду бормотала. С этого же все и началось. Если бы Адриан не остался за сестрой присмотреть, не послушал ее бредни, они бы и не узнали, что к сестре подобралась подлая змея Катя. Соню Вершик не винил – сам ведь в Кате нехорошее не разглядел. Адриан тоже ругаться не стал, сказал: «Вот твое испытание. Змею придуши, а Соню устраши, чтобы знала, куда искусители заводят».

Кто ж знал, что ошалелая Соня знаков не поймет, а к детективке бросится? В этом ее жесте читалась такая невинность, что Вершик, который собирался сестру прямо во время исповеди придушить, когда она про детективку сказала, простил ее, решил, что исправит, наставит. И вот, растянулось наставление. Ну да недолго осталось. Только бы деньги из сейфа забрать, а там уже все. Заканчивать пора.

На улице Гриша прошел по подворотне от «Стульев» вглубь двора, оказался в колодце. Встал у стены, так, чтобы не видно было, телефон достал. Арт ответил почти сразу:

– Алло?

– Арт, – Гриша расслабился, заговорил непривычно. – Ты до Вершика или Вани дозвонился?

– Нет, – сказал Арт. – Не подходят оба.

– Хорошо. Договорился с мамой Кати? – спросил Гриша.

– Да, она нас ждет завтра к десяти, – сказал Арт. – У тебя всё в порядке?

– Да, а что? – Гриша насупился.

– Звучишь странно. Тогда завтра встречаемся? – спросил Арт.

– Да, как ее зовут? – спросил Гриша.

– Елена Васильевна, – сказал Арт. – Она живет на Профсоюзной.

– Смешно, – сказал Гриша. – Район Новые Черемушки мне знаком. Пиши, если появятся Ваня или Вершик.

– Хорошо, – сказал Арт. – Ты уверена, что все хорошо?

– Последний вопрос, – не удостоил его ответом Гриша. – Ты у Кати и Сони какие-нибудь татуировки видел?

– У Кати нет, не помню, – Арт помолчал. – У Сони…

– Ты ее видел недавно, может, что пластырем прикрыто? – подсказал Гриша. Он страшно жалел, что утром не осмотрел тело Сони на предмет татуировки. Ведь стоял перед голой девочкой, да не стал разглядывать.

– Был, был пластырь, – сказал Арт. – На локте, только, мне кажется, это не татуировка, а никотиновый. А что? Ты что-то узнала?

– Свидимся, – сказал Гриша и бросил трубку. Хотел идти к метро, но увидел в телефоне непрочитанные сообщения. Открыл, обнаружил, что с поздней ночи, оказывается, не замечал эсэмэски от дяди Сережи. И одна новая была, от Веры. Еще написала, уже утром, Шура. Шуру Гриша оставил на потом, дяде Сереже ответил коротко, по делу. Над Вериными сообщениями долго думал, наконец набрал: «Прости, что не отвечала, дела».

Телефон отключил, поехал домой.

Глава десятая

Елена Васильевна смотрела на часы: минутная стрелка остановилась на пяти; стекло треснуло; маятник замер. Это от того, что, когда полицейский позвонил сказать, что Катя упала под поезд, Елена Васильевна ударила по циферблату кулаком. По стеклу ударила, потом по деревянной перегородке, разбила механизм. Полицейский что-то сказал про морг, помолчал, повесил трубку. Гудки стучали в ухо.

Так было с Катиного детства. Катя что-нибудь вытворяла, врала, Елена Васильевна била посуду. В младшей школе Катя все время рассказывала небылицы, а потом Елене Васильевне на родительских собраниях приходилось объяснять напуганному классному руководителю, что дома у девочки нет крокодилов и диких собак, найденных на пустыре. Катю Елена Васильевна наказывала не очень строго – ставила на колени в угол или не давала ужина, пока дочь не извинится за свое вранье. Катя извинялась, а потом врала снова и снова.

Росла Катя, менялась, менялись и ее рассказы. Про отца, которого она совсем не помнила, Катя говорила, что он бизнесмен, олигарх, потом, когда чуть подросла, что работает генеральным директором «Ростелекома». Бабушка Кати, которая умерла за десять лет до ее рождения, а при жизни работала на заводе, превращалась то в актрису театра и кино Ирину Стрелецкую, то в писательницу Марину Васильеву. Катя обещала одноклассникам, что бабушка обязательно заглянет на капустник, подпишет книжки, сфотографируется со всеми. Капустник заканчивался, бабушка не появлялась, одноклассники забывали про Катино обещание. Елена Васильевна не забывала.

Она не могла понять, почему дочь все время врет. Может быть, ей просто не нравилась тихая домашняя жизнь, мама учительница, двухкомнатная квартира в двадцати минутах ходьбы от станции метро «Новые Черемушки», зажатая кухня с красным уголком возле холодильника. В уголке стояла икона святой Екатерины Александрийской, доставшаяся Елене Васильевне от родителей. Сама Елена Васильевна в Бога давно не верила, но считала, что без Бога девочка вырастет злой и несчастной.

Так и вышло, потому что Бог не простил Елену Васильевну за ее неверие. Для Бога все ее причины, а причины у неверия были, и серьезные, означали, что Елена Васильевна не заслужила счастливой семейной жизни. Вместо покладистой доброй Катеньки она вырастила свободолюбивую и жестокую Катю.