Двое в доме - [6]

— Да, Юля, как он?

— Последний перевод был три месяца назад.

— Сколько?

— Семьдесят рублей.

— Вот бессовестный! — вырывается у Елены Дмитриевны. — Я ведь ему в каждом письме твержу: высылай регулярно, хоть понемногу, но в определенные числа, чтобы девочка могла планировать… Бессовестный, честное слово!

Юля не знает, что сказать, опускает глаза. Елена Дмитриевна всегда на ее стороне; она уже к этому привыкла. Иногда Юле кажется, что Елена Дмитриевна несправедлива к сыну.

— А нашу бандерольку она получила? Мы ей посылали всякие мелочи.

— Да, получила, спасибо.

— Знаешь, мы ей сейчас не можем помогать, как раньше. Обеднели, — грустно извиняется Елена Дмитриевна.

— Да что вы! Она ни в чем не нуждается.

Павел Матвеевич, хмурясь, тянется к полупустой пачке «Казбека», которая лежит на журнальном столике. Закуривает; становится тихо. Юля встает. Какой у нее прекрасный шерстяной костюм, импортный наверно и как хорошо на ней сидит, а Катя приезжала в прошлый раз с Леонидом в каком-то дешевом стареньком пальтишке, да и Леонид одет кое-как — сам виноват, меньше пить надо!

— Можно, я от вас позвоню?

Елена Дмитриевна пожимает плечами: конечно, что за вопрос. Юля выходит в коридор. Елена Дмитриевна наклоняется к Павлу Матвеевичу и, улыбаясь, шепчет:

— Дед, а дед…

Павел Матвеевич вздрагивает — успел уже погрузиться в свои мысли, всегда беспокойные, тревожные…

— Что?

— Алка-то наша влюбилась, — шепчет ему Елена Дмитриевна и тихонько смеется.

Он быстро-быстро моргает. Елена Дмитриевна нашептывает все, что знает: какой-то мальчишка из авиационного института, Алка говорит, что хороший человек. Павел Матвеевич кашляет — поперхнулся дымом, — громко кричит:

— Юля! Алка что, замуж собирается?

Вот и сообщай ему тайны, мигом выдаст. Замуж! Сразу уж прямо замуж — мужская логика. Ну, да ладно, хорошо хоть обрадовался, а не испугался. Прямо на глазах ожил, как много для него значит хорошая весть! Теперь будет несколько дней спокойно спать, станет разговорчивым, пока не напридумывает каких-нибудь страстей-мордастей…

— Ты отдыхай, а я схожу посмотреть Юлину мать.

Павел Матвеевич согласно кивает, бодро говорит:

— Папирос не забудь купить. А то опять у меня будешь стрелять.

Нет, надо же: у него стрелять! Сам ведь вечно стреляет у нее.

Елена Дмитриевна уходит вместе с Юлей спокойной: сегодня с ним ничего не случится.

3

Виктор приезжает с работы домой то в пять, то в половине шестого, но никогда не позже шести. Сегодня Ася позвонила ему в редакцию, договорились встретиться у драматического театра, чтобы вместе пробежать по магазинам; Виктор получил зарплату. Пусть проветрятся, а то ведь так редко выходят из дома; у Виктора хоть на работе какие-то впечатления, а она каждый день в четырех стенах. Последний автобус уходит в десять пятнадцать, на худой конец, можно уехать на такси; время еще есть.

Елена Дмитриевна сидит на тахте. Павел Матвеевич примостился на стуле. Комната крохотная, двенадцать квадратных метров; среди тахты, детской кроватки, стола, шкафа и телевизора не развернуться. Девочка на руках у Елены Дмитриевны. У нее темные прямые волосы, острое лицо с живыми карими глазами.

Павел Матвеевич легонько щекочет внучку, просит:

— Скажи «деда».

Елена Дмитриевна негодует:

— Это уже несносно! Сколько раз она должна повторять!

— Де-да! — весело говорит девочка. Темноволосая голова ее непроизвольно дергается.

Павел Матвеевич доволен, ему никогда не надоедает это слово. Воспитатель из него никудышный, дай ему волю, только бы и просил — «скажи „деда“», будто других слов нет, а маленькой так необходимо пополнять лексикон, ведь уже три года, и все ведь понимает, что говорят, а самой трудно произносить слова, старается, старается, язык не слушается…

Елена Дмитриевна говорит внучке:

— Хочешь походить ножками?

Конечно, она хочет, она всегда хочет, даже рвется с рук. Елена Дмитриевна ставит ее на ноги. Девочка покачивается, делает шаг, другой. Елена Дмитриевна, согнувшись, с вытянутыми руками идет за ней, приговаривая:

— Вот так… молодец… умница!

Девочка делает еще шаг, другой, ноги у нее заплетаются; Елена Дмитриевна подхватывает ее под мышки.

— Хорошо, Оленька. У тебя уже получается. Давай еще попробуем.

Какое уж там хорошо! сердце разрывается смотреть, хотя пора бы уже и привыкнуть. Дед, тот радуется: «Молодец, Ольга!» Ему легче. Он только и знает название болезни, его надежда покоится на медицинской невежественности, — думает, наверно, что вдруг в один прекрасный день встанет и пойдет, как все дети… если бы так!

— Не спеши, Оленька, не спеши.

Все-таки изменения есть. Полгода назад и двух шагов не могла сделать, только и передвигалась в манежике на колесиках; что же помогает — массаж или лекарства? Сколько ей уже сделали уколов — десятерым на десять жизней хватит. И грязи, и электротерапия… бессильная медицина, с какими авторитетами только не переписываются, каждый ведет свою линию… хоть сегодня бы умерла, сию секунду, если бы Оленька вдруг вылечилась!

Павел Матвеевич вскидывает голову, прислушиваясь к шагам на лестнице:

— Ребята идут.

Слух у него острый, не то что у нее.

В самом деле, щелкает замок. Входит Ася, за ней Виктор с авоськой, полной продуктов. Две бутылки пива торчат — ладно уж, с зарплаты можно. На улице холодина, двадцать пять градусов, а Виктор в берете и легком демисезонном пальто, туфли тоже не по погоде. Асю хоть пуховая шаль греет, недавно купила, слава богу.