Двое на Перевале - [3]

— Что это? — испуганно говорит она, потирая ладошкой лоб.

— Пень…

— Где?

— Не где, а кто.

— Не пойму, о чем вы…

— Снег идет. Вот он и слепит, путает грешное с праведным. Надо подождать, пока отдохнут глаза.

Большие Димкины руки лежат на баранке, а он, откинув голову, не отрываясь, смотрит на свою соседку. То, что произошло, напоминает сон. Женщины, которую он подобрал у эстакады, нет. Есть совсем другая. Когда и кто подменил ее, он не знает, да и потом это не имеет значения. Важно другое: она не похожа на тех, кого он встречал до сих пор. Волосы у нее золотисто-желтые, с теплым слюдяным блеском. Чуть обветренные губы. Их теплоту он ощущает даже на расстоянии. Черный свитер туго обтягивает плечи. Она выглядит рядом с ним маленькой и хрупкой, точно подросток. Димка напряженно смотрит в ее прозрачные голубые глаза. Ему кажется, что на самом дне их покоятся вогнутые зеркала. Они собирают слабый свет, рассеянный по кабине, и он сверкает в них двумя нестерпимо яркими искрами.

— Ого, — только и может произнести Димка.

Из динамика доносится незнакомая волнующая мелодия, уютно, по-домашнему, мерцает щиток и остро пахнет мандаринами. Девушка смотрит на шкалу приемника и тихо, вполголоса напевает:

По ночам из шоссе в шоссе

Пролетают машины, шумя…

От легкой хрипотцы голос ее звучит вкрадчиво и таинственно.

У тебя двойные глаза,

Их хватило б на два лица…

Димка чувствует себя так, будто его положили в гипс. Он медленно отпускает педаль сцепления, и машина нехотя трогается. «Вот бы с кем закатиться Новый год встречать, — думает он. — Да разве она пойдет… Если уж спешит, значит, ждет ее кто-то. Какой-нибудь пижон с баками и немытой шеей».

Компания, в которую Димка так рвался, незаметно утрачивает для него всякий интерес. Опять Петя Не-прядкин будет играть все тот же вальс «Дунайские волны», а Володя Шамрай — показывать фокусы, секрет которых известен всем присутствующим еще с прошлого года, опять Женька начнет забавлять публику совсем не смешными анекдотами и при этом так ржать, что на столе будут звенеть стаканы, а Люба и Рая в тысячный раз разыгрывать свою глупую пантомиму. Он может наперед до малейших подробностей предсказать, что и как там будет происходить. Именно сейчас он почему-то вспоминает, что когда Валя поет, голос ее звенит, как у торговки, зазывающей покупателей на базаре, что она из особого кокетства говорит: «дзевочки», «дзеньги», «сантимэтр»…

— Зачем вы напялили на себя этот деревянный плащ? — говорит Димка и слегка краснеет. Он уже не помнит, когда краснел в последний раз.

— У меня нет другого плаща, — смеется она.

Он молчит некоторое время, придумывая, что бы еще такое сказать.

— Вот уже едем сколько, а я до сих пор не знаю, как вас зовут.

— Меня? О, меня зовут очень просто — Леля.

— Это хорошо, — неловко бормочет он, хотя сам не знает, что тут хорошего. — Ну, а меня…

— Дима, — уверенно говорит она. — Или в крайнем случае Федя. — Губы ее дрожат от сдерживаемого смеха.

— Это почему же?

— Да так, похож…

— Нет, серьезно, как вы могли узнать? Меня действительно зовут Дмитрий, Димка, короче…

— А я все знаю.

Радио приносит одну мелодию за другой, девушка подпевает, беззаботно смеется, ловко выстукивает на коленках замысловатые ритмы.

— Дима, почему ты не поешь? Пой!

— Что вы, я пою редко. Только когда один или так. когда выпью.

— Значит, выпивать любишь?

— Это вы зря, я ведь только по праздникам.

Он даже не замечает, как они поменялись ролями: теперь она на правах знакомой называет его на «ты», а он по непонятной причине переходит на вежливую форму множественного числа.

— Не пойму я, — говорит он после короткого молчания, — зачем вы в лес работать пошли. Трудно ведь там. Глушь, мужики одни…

— То, что трудно, это хорошо, — внезапно сделавшись серьезной, отвечает Леля. — Мне нужно, чтобы было трудно. Очень нужно. А мужчины везде есть и хорошие и плохие. И в лесу и в городе. Вот, скажем, ты — хороший ведь, правда?

— Я-то? — окончательно смущается Димка. — Кто его знает, вроде бы ничего…

Преодолев последний подъем, машина выползает на вершину перевала. Здесь все белым бело. Снег падает теперь редкими хлопьями. Тишина. Ни одна веточка не шелохнется. В торжественном молчании высятся по увалу сорокаметровые великаны-ели. Груженый ЗИЛ идет медленно, рыская передком из стороны в сторону: на поворотах заносит тяжелый кузов. Неожиданно машина зарывается в глубокий сугроб, и мотор глохнет

— Кажется, сели по-настоящему, — говорит Димка, гася фары. Он открывает дверцу и выпрыгивает на дорогу,.

Вытащив из-под кузова лопату, Димка принимается отбрасывать снег. Работает он неистово — над его лопатой бушует белая метелица. Затем заводит мотор, сдает назад и тут же машина снова зарывается по самые ступицы. Так повторяется много раз.

— А почему ты все время назад и назад? — говорит Леля, стоя на подножке. — Ты вперед попробуй.

— Вперед не пойдет. Задняя скорость сильнее…

Он возится еще минут десять-пятнадцать, потом молча пристраивает на место лопату, отряхивает снег с сапог и, потоптавшись на подножке, усаживается в кабине.

— Ну, что? — тревожно заглядывает ему в глаза Леля.