Двое из многих - [93]

— Да.

— Всех скосил тиф.

— И Мишку Пажита?

— Это помощник судьи, что ли?

— Да.

— Он один и выжил.

— А остальные?

— Остальные все богу душу отдали.

Керечен ужаснулся. Он вспомнил сразу господина учителя Зингера, потом Пишту Бекеи, который любил, сидя по-турецки, читать книгу. Его кровать стояла у самого окошка… Иштван представил, как господин инженер раскуривает новую трубку. Вот господин учитель снял с себя серую китайскую шинель, развязав вещмешок, достал из него свой новый трофей — томик Цицерона на латинском языке — и тут же углубился в чтение. Бекеи курит папиросу за папиросой, не выпуская из рук книги, которую он жадно пожирает глазами. Голова его с трудом просматривается в густом облаке табачного дыма, которым он сам себя окутал.

«А теперь, выходит, из всей нашей комнаты остались в живых только Покаи, я да вот еще помощник судьи Мишка Пажит», — подумал Керечен.

— А как обстоит дело в других бараках? — спросил он и невольно подумал о том, что, быть может, его самого-то не было бы уже в живых, останься он в лагере: убили бы его или белые, или тиф.

— В остальных бараках дело обстоит немного лучше… Политзаключенных всех выпустили из тюрем на свободу. Дорнбуш здорово похудел, а так здоров.

— А Матэ Залка?

— Его в лагере нет. Не знаю даже, где он. Из коммунистов в лагере сейчас почти никого не осталось. Все они подались в город, устроились кто на какую работу. Лайош Сентдьёрди, Корнель Баняи, Бела Шугар, Янош Гал, Бела Вайншток, Йожеф Бернат — все они в городе. Там сейчас спокойнее и безопаснее.

— А ты-то сам как живешь? Как твои доходы? — поинтересовался Керечен.

— Деньги, которые легко приходят, так же легко и уходят. Меня они сейчас не интересуют… А вы-то тут как живете? — в свою очередь спросил Ульрих.

— Потихонечку. Шандор Покаи и Пишта Иоганн работают вместе со мной. Живы-здоровы пока…

— Ты бы послушал, что говорит мой квартирный хозяин! — улыбнулся Ульрих. — Он превратился в самого рьяного сторонника красных. Приходи сегодня ко мне, у меня и переночуешь. Захвати с собой и Шандора Покаи.

— Я не против.

Шандор Покаи и еще несколько пленных, работавших в городе, жили в другом помещении. Покаи охотно принял предложение Ульриха, надеясь услышать от него много интересного.

В комнате Ульриха его хозяин собственноручно покрыл стол красным полотнищем от флага, который он припрятал еще до начала белочешского мятежа. Предусмотрительный человек, он руководствовался своим жизненным принципом: «Авось пригодится», когда срывал полотнище с древка.

— Добрый вечер, товарищи! — Хозяин низко поклонился пришедшим. — Прощу вас, проходите. Располагайтесь как дома! Будьте моими гостями! — Хозяин так разошелся, что даже забыл, что гости пришли вовсе не к нему, да и угощать их будет не он, а Ульрих.

Закипел самовар, пуская под потолок клубы белого пара. На столе уже стояли банки с подогретыми мясными консервами, тарелки с солеными грибами, хлебом, маслом, сыром. В самом центре стола возвышались бутылки коньяка и ликера.

— Прошу вас, отец дьякон. — Ульрих вежливо предложил хозяину присесть.

— Благодарю, — пробасил дьякон, — я уже отужинал.

— Не грех пропустить по маленькой, — предложил Ульрих, наполняя стопки.

— За революцию! — нахально пробасил дьякон.

Все выпили.

— А ты неплохо живешь, товарищ Ульрих, — заметил Покаи.

— Не жалуюсь. Но, как говорится, не все коту масленица. С завтрашнего дня и для меня начинается великий пост: начну жить на одну зарплату.

Дьякон, несмотря на заверения, что он уже отужинал, ел с завидным аппетитом, умудряясь одновременно громогласно вещать:

— Я вам вот что скажу, господа хорошие: до победы революции остался всего лишь один шаг. Сейчас даже в колчаковских газетах не скрывают, что белые несут огромные потери. Народ полностью на стороне красных. Белые не осмеливаются заходить ни в города, ни в села, потому что население не любит их. Белые мрут как мухи, замерзают на морозе. Сыпной тиф косит их направо и налево… Позвольте попробовать вот этого сырку? Должен признаться, обожаю сыр… Буржуи бегут на Восток, увозят с собой добро. Короче говоря, бегут за границу, прихватив драгоценности. Я же, дорогие мои товарищи, и в политике являюсь слугой господа бога: пусть богу достанется богово, а царю — царево. Если к власти придут красные, значит, так угодно господу богу, ему и воздадим хвалу. Так выпьем же за красных! Моя разлюбезнейшая супруга, Прасковья Никифоровна, дай ей бог долгих лет жизни, любит повторять, что на все есть воля божья. Святая она женщина, хоть молись на нее. По велению божьему на нашу грешную землю идут красные… Ну и пусть идут, вместо «Боже, царя храни» будем петь «Интернационал». Хорошая песня, ее прочувствовать только нужно… Моя разлюбезнейшая супруга, Прасковья Никифоровна…

Как настоящий алкоголик, дьякон быстро опьянел и, опьянев, сразу же начал петь псалмы. От его громового пьяного баса дрожали стекла в окнах.

И тут появилась разлюбезнейшая Прасковья Никифоровна и довольно бесцеремонно вытолкала пьяного отца дьякона из комнаты постояльца в свою светлицу, где и уложила на диван.

Еще долго сквозь тонкую перегородку был слышен ее голос.