Двое из многих - [26]

Какой-то отшельник, укутанный мехами, сидя в углу вагона, усердно молился. Однако тут и он не выдержал. Прервав свою молитву, изрек:

— Истинную правду сказал ты, старик… Воле божьей грешно противиться!

Но тут взорвался молодой парень с горящими глазами:

— Заткнись, негодяй! Уж не по воле ли божьей затащил ты в Екатеринбурге девушку в пустой вагон? Что ты с ней там делал, свинья?! И еще смеешь говорить о боге!

— Не упоминайте попусту имени божьего!.. Под ним все ходим… — покряхтывая, произнес пожилой мужик. — Его власть…

Парень вскочил с места. Он весь покраснел и так энергично замахал руками, что его маленькие черные бакенбарды начали потешно подпрыгивать, будто кто его за них дергал.

— Власть?! — прокричал он. — Ненавижу власть! Всякая власть — насилие!.. Даже если ее благословил сам господь!.. Всякая власть аморальна, в том числе и божья! Бог — самый крупный эксплуататор!.. Вот мы, анархисты…

Керечен не принимал участия в споре, хотя и внимательно следил за его ходом. Больше других ему был неприятен рыжеволосый торговец, который, как казалось Иштвану, обязательно постарается доложить в военную комендатуру о своих спутниках, если обстановка в Тюмени позволит ему сделать это.

«Питерский рабочий — наверняка большевик, — думал Керечен. — Отшельник — по-видимому, самый обычный разбойник с большой дороги. Анархист похож на студента университета, страдающего чахоткой и душевной опустошенностью…»

Иштван посмотрел на Шуру. Девушка лежала рядом с ним, свернувшись калачиком, и молча слушала спорящих. Усатый татарин с философским спокойствием ел копченое конское мясо.

Вдруг послышались звуки гармошки и чей-то хриплый голос пропел куплеты про лихую гимназистку, которая пьет водочку и ведет развеселую жизнь.

Поезд, состоявший из товарных вагонов, походил на темно-серую гусеницу, быстро ползущую по зеленому полю. Паровоз старался изо всех сил, так как путь нужен был и другим эшелонам, в которых интервенты увозили на восток награбленное ими добро: железо, уголь, золото, цветные металлы, лес. Почти на каждой станции на путях стояли эшелоны, красноречиво свидетельствующие о ранах войны: тут были и обломки самолетов, и исковерканные пушки, и другое оружие.

«Видимо, колчаковцы еще надеются на победу, раз скрывают свои потери, — подумал Иштван, увидев такой эшелон. — Видимо, они делают последнюю ставку на бескрайние просторы Сибири, которую пересекает одна-единственная железнодорожная магистраль. Может, уповают на лютые сибирские морозы, которые помогут им остановить наступающие войска Красной Армии?.. По их мнению, будущее на стороне Антанты!.. Они и мысли не допускают о том, что Сибирь тоже может стать красной. Интервенты, наверное, думают и о Японии, правители которой спят и видят богатую полезными ископаемыми Сибирь, куда они с превеликим удовольствием переселили бы часть своего слишком большого населения. Для Японии судьба Сибири далеко не безразлична… Огромная страна, по которой сейчас мчится наш поезд, борется, истекает кровью, мужает… А я, как ни в чем не бывало, сижу в вагоне рядом с незнакомой девушкой, в кармане у меня — немногим больше тысячи рублей, и о том, что ждет меня завтра, я не имею ни малейшего представления…»

Керечена почти не интересовало, как его примут в офицерском лагере для военнопленных, так как он заранее был уверен в том, что долго там не задержится. Скорее всего, переберется в лагерь для солдат. Вряд ли ему удастся обмануть венгерских офицеров, которые прекрасно знают, каким должен быть их коллега! Ну и пусть! А что может случиться? Выбросят его из одного лагеря и переведут в другой… Ему до чертиков опротивела жизнь за колючей проволокой, особенно теперь, когда он попробовал вольной жизни и боролся за свободу под знаменем красного отряда!.. Сколько дней ему осталось жить на свободе? Десять, двенадцать?.. А потом снова лагерь, бараки, нары, полуголодное существование…

— Сегодня ночью пусти меня спать к стенке, — тихо просит Шура. — Я скажу тебе почему, только ты никаких глупостей не делай.

— Хорошо, не буду…

— Этот рыжий… предлагал мне двадцатку, если я лягу спать возле него.

Иштван сжал кулаки и, с трудом сдерживаясь, спросил:

— И что ты ему ответила?

— А ничего. Тогда он обещал тридцать пять, пятьдесят, а потом целую сотню. Я его к черту послала. Тогда он пригрозил, что донесет на нас с тобой, скажет, что мы красные.

— А он откуда это знает?

— Эх! Такому типу да не знать!

— Давай сейчас же поменяемся местами! А если он ночью хоть пальцем дотронется до тебя, я его зарежу!..

Наступали сумерки. Пассажиры вагона начали располагаться на ночлег. И только рыжеволосый купец сидел у открытой двери вагона, раскачиваясь из стороны в сторону в такт перестуку колес.

Иштван тоже стал готовиться к ночлегу. Вдруг кто-то дернул его за рукав.

— Беда случилась, товарищ, — шепнул ему татарин с реденькими усиками.

— Что за беда?

— Рыжий пьян… Он и сейчас пьет. Я все слышал… Он опасный человек.

— Я его не боюсь.

Татарин наклонился еще ближе и прошептал, дыша на Иштвана чесночным перегаром:

— Ты с ним ничего не делай, а то тебе большой беда будет. Ты ведь не русский. Я-то знаю. Я человека любой наций по разговору знаю. Этот человек — шпик… Если б ты видел, как он на тебя смотрел, когда ты жена к стенке пускал! Сейчас он зол очень и потому пьет… Но ты ничего не бойся. Если нужно, я его толкну — и все дело…