Двое и война - [15]

Поставив тарелку с углями на крылечко, они собирали у поленницы щепки. Потом Елена в сенцах раздувала утюг, долго махала им, чтоб разгорелись угли. Зойка же, сбросив пальтишко и полушалок, сидела в кухне у стола на своей высокой табуретке и терпеливо ждала, когда мать начнет гладить платье и расскажет про весну и праздник.

Елена вошла, сняла с самовара конфорку, поставила на нее утюг. Скинув с себя платье, стала расстилать на маленьком Зойкином одеяльце.

— Ну… мам? — не выдержала Зойка.

— Сегодня мы с тобой откроем ежевичное варенье! Поняла?

— Варенье, варенье! — Зойка подпрыгивала, била ладошками по столу. — А когда? Вечером?

— Ничего-то ты не поняла. — Елена присела на корточки, поцеловала ее ручонки. — Радость у нас, доченька. Сегодня ночью папка мимо нашей станции поедет. Вот я и собираюсь встречать его. — Она помолчала, задумавшись, и добавила: — И провожать тоже… Если эшелон долго стоять будет, тогда, может, папка придет на тебя поглядеть, — сказала она еще, но уже совсем другим, печальным голосом.

Зойка давно научилась понимать, когда с матерью можно поболтать, а когда нет. Сейчас — нельзя. Сейчас мама опять задумалась и замолчала — так, что Зойке даже трудно сползти с табуретки и уйти: боязно стукнуть. И Зойка никак не может понять, почему, если праздник, если приедет папка, если они откроют ежевичное варенье, почему тогда мама вдруг так задумалась и замолчала? Улучив момент, когда мама с ковшом отошла к бочке с водой, Зойка потихоньку сползла с табуретки и убежала. В зале она отвинтила от кровати шарик.

Шарик, может, самая интересная игрушка. В нем есть дырка, в которую хочешь — дуй, а хочешь — кричи. Если шарик покатить, он застучит по полу часто-часто. Это он поет стукотку — такую веселую песенку. Зойка очень любит играть с шариком. Но отвинчивать его решается, когда мамы нет дома или когда она о чем-то думает.

Отвинтив шарик, Зойка на цыпочках прокралась в спальню, опустила на дверях забранные тесемкой цветастые ситцевые занавески.

В своем детском одиночестве Зойка научилась играть в маму. Она становилась мамой, а ее тряпичная кукла Ольга — Зойкой. Зойка-мама говорила Зойке-кукле все, что говорила настоящая мама. Но мама говорила мало, и, чтобы игра не кончалась так скоро, Зойка придумала под конец валить куклу на бок.

— А, ты все не так делаешь, — говорила она при этом. — Давай снова да ладом!

Игра повторялась. Повторялись и слова. Зойка произносила их по многу раз с разными интонациями — то строго, то ласково, то равнодушно. Это она тоже придумала, чтобы дольше и интереснее играть. Вот и сейчас, усевшись поудобней, разглаживая шариком, как утюгом, лоскуток, Зойка-мама говорила Зойке-кукле:

— Радость у нас, доченька. Ба-альшу-у-щая! Сегодня ночью я папку встречаю. Может, его эшелон долго-предолго стоять будет. Тогда папка придет домой. Вот я и собираюсь. Видишь, платье глажу? А платье красивое-раскрасивое. Оно для весны и для праздников. Я его в сундучок прячу. Чтобы не портилось. И чтобы никто не украл. И еще я плюшевую курмушку надену. Полушубок-то уж дыроватый. Его еще бабушка твоя носила. Вот я и собираюсь. Папку встречать… — Зойка помолчала. — И провожать, — тоскливо закончила она.

— Нет, не так. Давай снова да ладом, — сказала она, сваливая куклу и сминая в ладошке лоскуток. Но играть почему-то расхотелось. Зойка вспомнила, как они провожали папку, как он держал ее на руках и щекотал головой, а через пальтушку ей совсем не было щекотно. И еще она вспомнила, как мама потеряла сознание, а потом прошептала страшно-страшно: «Ва-а-ня-а!» Даже заплакать не решалась: вдруг мама в это время умрет от горя, оттого, что папка уезжает? Ведь на войну, не куда-нибудь…

— А сегодня — праздник, — вздохнув, пропела Зойка, уставясь взглядом в стенку. — Сегодня папка проедет через нашу станцию, И мама его будет встреча-ать. И провожать тоже-э-э…

И вдруг Зойке стало страшно. Как тогда, на вокзале: а что, если мама умрет, провожая папку на войну? Теперь она поняла, почему мама сказала «провожать» и замолчала. Она боится. Ей тоже страшно.

Стремглав вылетела Зойка на кухню:

— Мама, мамочка, возьми меня на станцию! Я не дам тебе умереть. Я буду шлепать тебя по лицу, мамочка! — Она плакала — тяжело, навзрыд.

Елена поставила утюг, взяла дочь на руки. Худенькое Зойкино тельце сотрясали рыдания.

— От разлуки, доченька, никто не умирает, — сказала она. Прижав к себе Зойку, ходила с ней по кухне, качала, баюкала ее, как грудную. «Дите ты мое родненькое, кровиночка моя», — с нежностью думала она, целуя Зойку в мокрые глаза. Зойка все еще тяжело всхлипывала и не расцепляла рук на ее шее.

— Не бойся, девочка моя. Это же радость, что я встречу папку!

— Да, ты еще провожать будешь…

— Ну и что? И провожу. Ничего не случится.

— Да, а тогда? — напомнила Зойка.

— Со мной будет папка. Если что, он пошлепает меня по лицу…

— Я тоже хочу встречать папку, — сказала Зойка упрямо и капризно, как никогда не говорила.

— Тебе, доча, нельзя. Неизвестно, когда придет эшелон. Ночью, и все. А ночь длинная, студеная. Измаешься. И папка написал: «Не бери дочу, а то она простудится…» Ну, что же делать, Зоинька? Переночуешь у тети Тони, будто я на завод ушла. Ой, уже смеркается. Вот день пролетел незаметно. Посиди тут.