Дверь в никуда - [26]

Раздался гром аплодисментов. Аня, слегка покрасневшая, но несомненно довольная, встала и стала раскланиваться. Потом обернулась к компании:

— Извините меня, отказываться неудобно. Так что я вас покидаю. Девочки, встретимся после корриды, а пока возьмите Никиту под свое покровительство.

Оркестр смолк, раздалось звонкое пение горнов. Глашатай объявил имена первого тореадора и быка. Бык выскочил на арену, и, сверкая на солнце угольно-черной шкурой, пробежал по кругу, гордо неся увенчанную длинными рогами голову. Бык был великолепен, хотя оказался гораздо меньше, чем ожидал Никита: рога его были на одном уровне с грудью вышедшего тореадора. Бык и тореадор встали друг против друга в картинных позах: бык наклонял рога и рыл копытом песок, а тореадор замер неподвижно, высоко подняв левую руку и медленно поводя правой с мулетой — не красной, о каких читал Никита, а малиновой. Трубы пропели еще раз, и схватка началась. Все происходило так, как представлял себе Никита: бык бросался с грозным сопением, а тореадор, стоя в неподвижных картинных позах, вел его вокруг себя легкими движениями мулеты, совершал резкие, совершенно балетные повороты. Бык танцевал около него, как могучая комета. Под звуки оркестра, играющего пассадобль, человек и зверь вместе создавали грациозный текучий рисунок единства и борьбы противоположностей — Никита почему-то вспомнил Маркса. На самом деле не Маркс сформулировал это философское положение, но Никита связывал его именно с Марксом.

— Тебе наверное не очень понравится наша коррида, — заметила Беатрис — в твоем веке коррида была совершенно другая.

— В моем веке я никогда не был на корриде, так что мне не с чем сравнивать. Но пока мне нравится.

— В двадцатом веке коррида была мерзостью, абсолютно нечестной игрой. Я рада, что испанцы в прошлом веке потеряли к ней интерес. Сейчас коррида куда лучше. — Тереза, как Никита и предполагал, оказалась резкой и решительной натурой.

Трубы пропели еще раз, и поединок прекратился. Конец был совсем не тем смертельным ударом шпаги в сердце, о котором читал Никита. Тореадор подошел к барьеру, оставил там шпагу и мулету, и вернулся к быку с кочаном салата в руках. Бык ждал его в центре арены, тяжело вздымая бока. Шкура блестела от пота, стекавшего струйкой с брюха на песок арены. Тореадор спокойно подошел к грозным рогам и протянул быку угощение. Бык мирно захрустел. Тореадор обнял быка за шею, и они вместе покинули арену под аплодисменты. Никита ждал даже, что тореадор и бык раскланяются, но этого не произошло.

Во время перерыва, когда несколько человек разравнивали песок на арене, Никита спросил:

— А почему все-таки бык бросается на красное? Я слышал, что быки не различают цветов.

— Бык дрессированный, бросается туда, куда приучил тореадор, — ответила Беатрис.

— А в двадцатом веке быки тоже были дрессированные?

— Тогда — нет. Тогда в начале корриды пикадор на лошади прокалывал быку копьем артерию на шее. От потери крови бык быстро терял зрение и бросался практически вслепую, на крик. А мулета — единственное движущееся пятно, которое бык мог заметить.

— Так это потому Тереза назвала корриду прошлого нечестной?

— Да. Быки умны и добродушны. Тогда, как и сейчас, они были домашними, так что не воспринимали человека как врага. Сначала бык никого не хотел убивать, а просто прогонял незнакомцев с арены. Он и не пытался поддеть людей на рога, а только делал вид. Когда пикадор наносил ему рану, бык был готов убивать, но слеп. Немного нужно смелости, чтобы сражаться с ослепшим, умирающим от потери крови животным.

— Если это правда, то сейчас мне больше нравится. А опасности для тореадора наверное совсем нет?

— Небольшая опасность есть. Главное в искусстве тореадора — научить быка правильно реагировать. Имитировать атаку как можно правдоподобнее, но не драться всерьез. Обычно быки идут навстречу и не отказываются порезвиться несколько минут. Зная, что потом получат награду. Но порой бык входит в азарт, и, хотя не хочет убивать, пытается утвердить свое превосходство. Тут нельзя расслабляться. К счастью быки не коварны. Когда коррида кончается, они сразу успокаиваются. Коровы куда хуже.

— Ты хорошо знаешь корриду. Женщины тоже интересуются такими вещами?

— Я выступала в Критских играх. Это женская коррида. Ты увидишь их во втором отделении.

В это время вернулась Тереза, исчезнувшая в начале перерыва. С собой она притащила копченую свиную ногу, закрепленную на деревянной доске, и кожаный бурдючок. Пристроив окорок на скамейку, Тереза достала из-за корсажа длинный узкий складной ножик, но, взглянув на Никиту, попросила его наваху. Раскрыв ее одним резким движением кисти, как заправский бандит, Тереза щелкнула по лезвию, попробовала остроту и, решив что сойдет, начала ловко срезать остро пахнущую шкурку. Никита хотел помочь, но Тереза решительно отстранила его, сказав, что настоящий традиционный испанский хамон требует умелого обращения. Это ведь не какой-нибудь окорок из линии доставки, а настоящая свинья из провинции Серрано, откормленная желудями и убитая копьем охотника. Копчение в настоящем дымоходе и три года выдержки в настоящем подвале требуют уважения. По тому, как ловко Тереза срезает длинные тончайшие полоски мяса, было видно, что она умеет оказывать это уважение. Хамон оказался не острым, не соленым, нежным и ароматным. Из знакомого Никите, это лакомство больше всего напоминало хорошего вяленого леща. А густое терпкое вино из бурдюка было прекрасным дополнением к мясу. Беатрис, застенчиво улыбаясь, запивала мясо апельсиновым соком.